Я стал будить мадам Мину энергичнее. На этот раз она скоро проснулась, и я снова попробовал загипнотизировать ее. Но она не засыпала. Я не прекращал своих попыток, пока наконец она и я не очутились во мраке. Я огляделся и увидел, что солнце зашло. Мадам Мина смеялась, я обернулся и поглядел на нее. Теперь она совсем пробудилась и прекрасно выглядела, так, как тогда, когда мы впервые вошли в дом графа в Карфаксе. Я был поражен и чувствовал себя неловко, но она была так мила, так ласкова и предупредительна, что я забыл свой страх. Я развел огонь — мы везем с собой запас дров, — и она приготовила еду, пока я распрягал лошадей, чтобы их накормить. Когда я вернулся к огню, ужин был уже готов. Я хотел ее позвать, но она засмеялась и сказала, что она уже поела. По ее словам, она так проголодалась, что больше не могла ждать. Мне это не понравилось, и я ей не поверил, но мне не хотелось ее пугать, так что я промолчал. Я поел один, затем мы закутались в шубы и легли у огня. Я стал уговаривать ее поспать и обещал караулить. Я несколько раз ловил себя на том, что засыпал, но, проснувшись, видел ее: она лежала тихо, но не спала, а все глядела на меня горящими глазами. Это повторялось несколько раз, и к утру я смог немного выспаться. Проснувшись, я снова попробовал ее загипнотизировать, но увы! Она, хотя и закрывала покорно глаза, все-таки не засыпала. Когда солнце взошло, она заснула, хоть с запозданием, да так крепко, что я никак не мог ее разбудить. Пришлось поднять ее и положить в экипаж: во сне она выглядела как-то здоровее и румянее, мне это не понравилось, ведь я боюсь, боюсь, боюсь. Я всего боюсь — даже думать, но я должен исполнить свой долг. Это борьба не на жизнь, а на смерть, и мы не смеем отступить.
Вчера мы ехали целый день, все время приближаясь к горам, дальше и дальше забираясь в дикую, пустынную страну. Мадам Мина спит, спит; я проголодался, утолил свой голод и попытался разбудить ее, чтобы она поела, но она все спит. Я начал бояться, не роковые ли чары этой местности сказываются на ней, запятнанной прикосновением вампира. «Ладно, — подумал я, — если так суждено, чтобы она спала целыми днями, мне нельзя спать по ночам». Дорога была плохая, как все примитивные, построенные давным-давно дороги в той местности, я опустил голову и заснул. Когда же проснулся и взглянул на мадам Мину, то увидел, что она все еще спит, а солнце садится. Все совершенно изменилось. Крутые скалы ушли куда-то вдаль, и перед нами на высокой крутой горе стоял замок, о котором Джонатан рассказывал в своем дневнике. Чувство торжества с примесью страха охватило меня, так как теперь, к добру или нет, конец уже близился. Я разбудил мадам Мину и попробовал ее загипнотизировать, но, увы, бесполезно. Стемнело, я распряг лошадей и накормил их, затем развел огонь, устроился и посадил мадам Мину как можно удобнее; она бодрствовала и была очаровательна, как никогда; я приготовил еду, но она отказалась есть, сказав, что не голодна. Я не настаивал, ибо знал, уговоры тщетны. Но сам я поел, так как мне нужно было набраться сил за всех. Затем я начертил круг, мадам Мина оказалась в центре его, раскрошил облатку и положил крошки на этот круг, так что всякий доступ в середину был невозможен. Она сидела тихо, беззвучная, как покойник, делаясь все бледнее, бледнее, под стать снегу, но не проронила ни слова. Но когда я подошел к ней, она прижалась ко мне, и я почувствовал, что она дрожит от страха. Мне было тяжело. Когда она чуть успокоилась, я сказал:
— Пойдемте к огню.
Я хотел посмотреть, что она в состоянии сделать. Она покорно встала, но, шагнув, тут же остановилась как вкопанная.
— Что же вы не идете? — спросил я.
Но она покачала головой, вернулась назад и села на прежнее место. Затем, взглянув на меня, она сказала просто: «Не могу». И замолчала. Я обрадовался, ибо знал: то, чего не может она, не мог ни один из тех, кого мы боялись.