Дракула. Повести о вампирах (сборник)

До конца XIX века оставалось три года — столько же, кстати, до открытия групп крови и правильного метода переливания. Люси несовместимая кровь четырех доноров убила бы на месте. В чем-то этот век разобрался, в чем-то трагически напутал, от чего-то пытался нас предостеречь. Какую же весть посылала «классическая повесть о вампирах» наступавшему столетию? На что предлагала надеяться? Или — нет надежды?

Панацеи нет, а вот надежда все-таки была, и у Ле Фаню с Брэмом Стокером она гораздо внятнее, чем у Полидори. Они понимали, с чем имеют дело, и, в отличие от бедного Полидори, брали на себя ответственность за свое творение. И это — ответственность, верность долгу, себе и друзьям — первый якорь, на котором держится утлый ковчег. Всего же якорей — Ван Хелсинг нас одобрит — три. И два оставшихся, думается, — ремесло и смех.

Уважением к ремеслу, к делу человеческих рук, к профессиональной работе пронизан весь текст «Дракулы». Может быть, еще и поэтому здесь не упомянут фотоаппарат — приватное развлечение. Но фонограф, искусство стенографии, печатная машинка — подспорья писательского мастерства! Мину все пятеро участников «квеста» так уважают за умение стенографировать, перепечатывать «материалы» и справляться о расписании поездов, так горячо изъявляют ей свою преданность каждый раз, когда эти ее знания пригождаются, что поневоле решишь: хеппи-энд достался ей в награду за прилежание (она еще и бывшая учительница), а праздную и богатую Люси, при всей любви к ней, спасали хоть и усердно, но не так тщательно и умело.

Все, что делает в романе Ван Хелсинг и чему учит своих помощников, схоже не с творчеством, не с искусством, не с магией (разве что с магией «рабочей», которой надо годами учиться и сдавать экзамены, как в «Гарри Поттере»). Он хлопочет о билетах и об оружии, пускает в ход медицинские средства — переливание крови и гипноз — и магические средства, но те, которые он прилежно вычитал из книг, и применяет их опять же с профессиональной, ремесленной сосредоточенностью. Это усердие доходит до кощунства — или комичности, — когда, превратив в комок теста священную облатку, Ван Хелсинг промазывает щели мавзолея, чтобы помешать Люси вернуться в могилу. Но — так он работает, не полагаясь на голос свыше и вдохновение, полагаясь на дело своих рук, на свою добросовестность. Так работали в своем писательском ремесле Брэм Стокер и его учитель Ле Фаню, и в самой ремесленности их работы есть нечто успокоительное. Читатель любит страшное чтиво, писатель честно трудится для удовольствия читателя — добротные отношения, в которых вампирам делать нечего… разве что понадобятся в качестве персонажей.

Ремесло не всегда спасает. Вопреки всем усилиям, медицинским и магическим, Люси умерла, и новые беды надвигаются на Ван Хелсинга и его товарищей. В час поражения и отчаяния спасает третий якорь — «король-смех», которому воздает хвалу Ван Хелсинг в столь неуместной речи по пути с кладбища. Смеется он над пафосными словами Артура, безутешного жениха Люси: хотя смерть Люси воспрепятствовала их браку, Артур все же чувствует, что таинство свершилось, ибо он отдавал Люси свою кровь и таким образом породнился с ней. Ван Хелсинг смеется — не в лицо Артуру, разумеется, за его спиной, щадя чувства юноши — ведь Ван Хелсинг-то знает (и мы знаем), что кровь Люси отдавали все четверо: по такой логике и отвергнутые Люси воздыхатели, и старик Хелсинг стали ее мужьями. Есть в словах Артура ирония и пострашнее, о которой в тот момент Хелсинг не говорит, — настоящим ее «мужем по крови» стал Дракула. И есть житейская мудрость, о которой Ван Хелсинг тоже умалчивает, но к которой мы придем в эпилоге: душу Люси спасли, и за ее смерть отомстили, но вечной верности ей не сохранит ни жених, ни поклонник, с которым по пути с кладбища болтал Ван Хелсинг, — все найдут себе обычных, не по крови, жен. Слишком серьезное отношение к «крови» порождает вампиров (слишком серьезное отношение к литературе порождает Полидори). И жизнь, и литература доступны смеху.

«Ридикулюс!» — взмахнуть волшебной палочкой смеха, и рассеется страх. Вампир упорно не хочет быть смешным, даже когда прячется от дневного света в гробу, ползет вниз головой по стене, как ящерица (что бы ему не выйти в дверь?), и не может угомонить своих баб, требующих «сладенького». А уж в кинематографе, родившемся почти одновременно с «Дракулой», и вовсе выйдет секс-символ. Но если трудно смеяться над вампиром, почему бы не смеяться над вампирской литературой? Смеяться и получать удовольствие. Уже «Вампир Варни», хотя и был честной «страшилкой», основательно обчистил глянец с вампирского образа, поскольку продавался за пенни выпуск. Литература ужасов спускается в народ, а под конец ХХ века — в детское чтение и киносериалы. Можно, конечно, насупиться и запретить Хеллоуин. Можно уберечь детей от «Улицы Сезам», где счету обучает смахивающий на Дракулу вампир[1].

А можно лечь на диван с книжкой, и пусть себе мертвые скачут быстро — живые никуда не скачут, они читают «Дракулу» и получают удовольствие.

Л. Сумм