«Хорошо, давай рассмотрим логику твоих аргументов», начала она. «Во-первых, ты исходишь из предположения, что меня заботит собственное будущее. Извини меня, но эта война научила меня тому, что ни один из нас не может рассчитывать на будущее. Мы собираемся напасть на замок, где мы будем в меньшинстве, где у нас будет меньше оружия, чем у противника, и у нас вообще мало шансов выжить. Если я чему-то и научилась в этой войне, так это тому, что ты живешь лишь данным конкретным мгновением, свистящим у виска, — возможно, последним. А что касается детей… Кто решится дать жизнь ребенку, ввергнув его в этот мир смерти и разрушения? Не я уж точно. Что касается того, чтобы дожить до старости?» Короткий, насмешливый смех сорвался с ее губ. «Все это привилегии мирного времени».
Она поднялась с земли, отряхнула брюки и вручила мне фонарик.
«Вот. Не забудь запереть, когда будешь уходить».
Я остался лежать там, усваивая то, что она мне только что сказала, играя фонариком и высвечивая у себя над головой древние рисунки. Восхищаясь изяществом форм и линий. Искусной рукой художника, если точнее, конечно же. Я думал о том, насколько жестоким был мир, в котором он жил, где ему приходилось сражаться не только с себе подобными, но и с природой, со стихиями, приходилось сражаться лишь за какой-то кусок мяса. И все же у него были сердце и душа, позволявшие ему создавать прекрасное, настолько полное изящества, как то, что я видел над собой.
Вдруг кто-то заслонил мне рисунки. Чье-то лицо нависло над моим собственным. Малева. Отражение света моего фонарика наполнило ее глаза искрящимся огнем.
Она приложила палец к губам, что привлекло мое внимание к ее пухлому, спелому рту. Чувственная, сладострастная улыбка, набухшая и знойная. Она протянула руку вниз и выключила фонарик.
Я погрузился в темноту настолько черную, что мне не видна была даже собственная рука, хотя я держал ее всего в нескольких дюймах от глаз.
Затем я услышал шелест ткани.
«В чем дело…?», начал спрашивать я, но нежная рука прикрыла мне рот. А затем другая ее рука взяла мою ладонь и положила ее на свое обнаженное тело.
То, что за этим последовало, было самым эротическим моментом в моей жизни. Вслепую из-за отсутствия света, я испытывал всё только на ощупь. Это было переплетение тел, плоть на плоти, пальцы, губы и языки, исследования и открытия, пока я не предался беспрецедентным чувственным излишествам и перегрузке, не имевших себе равных ни у одного из мужчин, никогда.
Герр Вольф недолго поспал (единственный вид сна, который ему пока еще по силам). После того, как он проснулся и оделся (новое достижение), его камердинер HL принес ему легкий завтрак — чай, печенье и яблоко. Выглянув в окно своего личного вагона, он увидел, как мимо пролетают виды Венгрии и Румынии. На поезд глазели грязные, чумазые дети, некоторые из них показывали неприличные жесты. Румыны — мерзкая раса выродков, рожденных от кровосмешения, низких недоразвитых людишек-гномов, лишенных культуры. Есть поговорка, что существует три вида румын: они либо сутенеры, либо педерасты, либо скрипачи, причем мало кто из них умеет по-настоящему играть на скрипке.
20 июня.
Герр Вольф прибыл на одну из грязных румынских застав в разгар дня, намеренно остановившись на запасной ветке в километре от вокзала Брашова, дожидаясь, когда зайдет солнце и с железнодорожной станции будут удалены лишние глаза посторонних любопытных.
Из окон герру Вольфу было видно, что на станции в самом разгаре велся ремонт: повсюду были возведены строительные леса, валялись штабеля бревен, досок и стройматериалов, все вокруг было покрыто цементной пылью. Осмотрев остатки сооружения, которые не были превращены в руины, герр Вольф подумал, зачем вообще восстанавливать этот старый скучный кусок мусора вместо архитектуры. Лучше было бы сравнять его с землей и выстроить все заново. Он даст местным ряд советов и, возможно, приведет некоторые примеры того, что было построено в Германии им. Он продиктовал эти мысли секретарше, ехавшей вместе с ним.
В ожидании наступления ночи мысли герра Вольфа перенеслись к проблеме его Смертности. Ему неоднократно удавалось избежать смерти, он чудом выжил в окопах под Ипром, был на волосок от гибели из-за бомбы, подложенной под подиум во дворце спорта «Шпортпаласт». Он считает это Защитой Свыше; Судьба всегда хранила его для Великой Роли.
Эта нынешняя возможность — еще один подарок Судьбы. В последнее время герра Вольфа преследуют навязчивые тревожные мысли о том, что станет с Рейхом и с Европой через сто, тысячу лет, без должного руководства. Падут ли они от отсутствия должного внимания или разложения, как это уже случалось раньше?