Дракула против Гитлера (ЛП)

Я несколько раз звал своего сержанта и не получил никакого ответа, хотя вряд ли он мог бы мне ответить и сделал бы это в его нынешнем состоянии. Полагаю, он связан таким же образом. Чьи-то грубые руки вытащили меня из лошадиного загона, где мы улеглись переночевать. Эти головорезы, которые так грубо нас разбудили, зашвырнули меня, похоже, в какой-то грузовик. И я обнаружил, что лежу на дне его железного кузова, воняющего навозом и сеном. Кроме того, здесь ощущался резкий запах дизельного топлива, и я услышал ритмичный стук четырехцилиндрового двигателя. Меня било и колотило о жесткий пол, как бисер в коробке из-под сигар, и я не раз ударялся головой. Не иначе как отбивное мясо перед тем, как его бросят в кастрюлю.

Машина несколько раз останавливалась и не раз поворачивала. Я пытался уследить за поворотами, но вскоре потерял чувство расстояния и направления. Я слышал и двигатели других машин, некоторые из них проезжали мимо. Слышал какие-то голоса, но лишь приглушенные, ни одного слова я разобрать не смог.

Через некоторое время — его определить было невозможно — грузовик остановился, меня потащили по полу и подняли за плечи и за ноги, как мешок с зерном.

Я почувствовал краткую вспышку тепла, когда сквозь мешок у меня на голове просочилось солнце, а затем снова мрак, когда схватившие меня потащили меня вниз по лестнице, кряхтя от напряжения. Меня поставили на ноги и усадили на жесткий стул. Затем звук удаляющихся шагов, поднимающихся по лестнице, и я услышал, как закрывается дверь, скрипя петлями, умоляющими смазать их хоть каплей масла, а затем я остался один, как мне показалось, на несколько часов.

Возможная гибель или годы неволи в концлагере были сведены на нет еще более насущной проблемой. Во время этих тяжелых испытаний мой мочевой пузырь чуть не лопнул. Я человек устоявшихся привычек, и одна из них — это опорожнение этого органа каждое утро первым делом сразу же после пробуждения. И поэтому поездка в грузовике стала для меня кругом ада; каждый удар и толчок были похожи на удары по моему мочевому пузырю дубинкой. И когда меня посадили на этот стул, дерево которого вонзалось мне в кости, этот позыв стал непреодолимым, и, наконец, к моему ужасу и глубокому смущению, и, должен признаться, к некоторому облегчению, природа взяла верх. Я чуть не заплакал от стыда.

Так что, когда я, наконец, услышал спускающиеся по лестнице шаги, и этот проклятый мешок, наконец, был с меня снят, никакого облегчения я не почувствовал.

Меня больше беспокоил мой конфуз, чем последствия того, что я пойман как шпион. Я скрестил ноги, пытаясь скрыть свой позор. Мне развязали руки, и я почувствовал тысячи жал, вонзившиеся мне в плоть — это кровь стала возвращаться в конечности. Эта боль усилилась из-за ран у меня на ладонях, и я едва сумел сдержать мучительный крик. Я был полон решимости не позволить своим похитителям воспользоваться моими страданиями.

Моим глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть к свету, и когда это произошло, я увидел, что окружен тремя людьми, один из которых держал в руках мой собственный пистолет, наведенный не совсем прямо на меня, но глаза его бдительно следили за мной. На нем был берет, а на лице его красовались сталинские усы со свисавшими вниз концами. Другой, высокий, с военной осанкой, седыми волосами ёжиком, развязывал руки моему сержанту, который сидел на стуле в нескольких метрах передо мной. Третий, смуглый, с морщинками на глазах, как будто ухмылявшийся какой-то шутке, которую знал только он один, вытряхнул на пол мой ранец и стал рыться в моих вещах. Я стал наблюдать за его действиями с некоторой внутренней дрожью.

Он обнаружил там мою трубку, хорошую, гораздо лучшую, чем обычные пенковые, а затем осмотрел целый набор моих чернильных ручек. Я затаил дыхание, до тех пор, пока он не перешел к другому. Но затем он открыл коробку, в которой лежал на первый взгляд обычный кусок угля. Он взял его, перебрасывая из одной руки в другую, осмотрел его, недоумевая, а затем собирался уже ударить им по каменному полу. Мой сфинктер напрягся, и эта реакция не имела ничего общего с обычным утренним опорожнением пищеварительного тракта.

«Стойте!», наконец, закричал я по-румынски. «Не делайте этого, а не то отправите всех нас на тот свет!»

Он замер. Так же, как и двое других. Они уставились сначала на меня, а потом посмотрели куда-то поверх моего плеча. Я обернулся и увидел своего сержанта, сидевшего позади меня и привязанного, как и я, к стулу. Он лыбился, как ребенок рождественским утром. «БА-БАХ!», закричал он, испугав нас всех. Я был рад тому, что он, казалось, был теперь в лучшем состоянии, по крайней мере, не в таком плохом, как раньше.

«И какую же опасность представляет кусок обычного угля?», спросил чей-то голос, раздавшийся откуда-то с верхних ступенек лестницы.