Драма девяносто третьего года. Часть первая

«Две принцессы, домоседливые вследствие своего общественного положения, своего возраста и своих склонностей, внезапно оказались одержимы манией путешествовать и ездить по свету… Это странно, но возможно.

По слухам, они едут в Рим, чтобы поцеловать папскую туфлю… Это забавно, но душеспасительно.

Тридцать две секции Парижа и все добропорядочные граждане становятся между ними и Римом… Это вполне понятно.

Обе они, а в особенности принцесса Аделаида, хотят воспользоваться правами человека… Это вполне естественно.

По их словам, они уезжают, не имея умыслов против Революции… Это возможно, но верится с трудом.

Эти прекрасные путешественницы тащат за собой восемьдесят человек, которых они избавляют от всех расходов… Это прекрасно.

Но они увозят двенадцать миллионов ливров… Это очень некрасиво.

Они нуждаются в перемене обстановки… Это бывает.

Однако такой переезд беспокоит их кредиторов… Это тоже бывает.

Они сгорают от желания путешествовать („Желание девицы огнем напоминает ад“)… Это также бывает.

Однако все сгорают от желания удержать их… Это равным образом бывает.

Принцессы утверждают, что они вольны ехать, куда им угодно… Это справедливо, ведь они совершеннолетние».

Все эти толки, исполненные угроз или насмешливые, в любом случае были таковы, что король не мог счесть возможным не уведомить Национальное собрание об отъезде принцесс.

В итоге он написал следующее письмо:

«Господин председатель!

Узнав, что Национальное собрание поручило конституционному комитету изучить вопрос, возникший в связи с задуманной поездкой моих тетушек, я счел уместным известить Собрание, что этим утром мне стало известно о том, что они уехали вчера, в десять часов вечера; пребывая в убеждении, что они не могли быть лишены свободы и каждая из них обладает правом ехать туда, куда она пожелает, я не счел ни должным, ни возможным чинить какие бы то ни было препятствия их отъезду, хотя мне глубоко претит их разлука со мной.

ЛЮДОВИК».

Новость об отъезде принцесс была уже известна, однако это письмо сделало ее официальной.

Тотчас же в Национальном собрании завязалась горячая дискуссия, и, хотя с ее начала прошло уже более двадцати четырех часов, она была все еще в самом разгаре, когда Собрание получило от мэрии Море следующий протокол: