Драма девяносто третьего года. Часть вторая

Бийо-Варенн, главная заслуга которого состояла в том, что он вместе с Друэ арестовал короля;

Камиль Демулен, Фабр д'Эглантин, Осселен, Фрерон, Дефорг, Ланфан, Шенье, Лежандр — все эти члены будущего Конвента, короче, тигры, львы и волки, которые, пребывая в удивлении от того, что оказались заперты в одной клетке, принялись рвать друг друга зубами и заодно чуть было не разорвали на клочки страну.

После 10 августа национальная гвардия, лишившаяся популярности из-за преданности королю, которую проявили гренадеры секций Дочерей Святого Фомы и Бют-де-Мулен, была отрешена от своих прав. Пика пришла на смену штыку, блуза — на смену мундиру; вместо элегантного, надушенного мускусом Лафайета, который гарцевал на знаменитой белой лошади, вошедшей в историю, и которого сопровождали адъютанты со сверкающими лацканами, эполетами с бахромой и в отороченных перьями шляпах, верхом разъезжал исполин Сантер, который восседал на тяжелой фламандской лошади и которого сопровождали два или три пивовара, подражавшие его выправке и находившие свои приплюснутые эполеты, изношенные куртки и грубые сапоги куда более подходящими для боя, чем изысканные мундиры всех щеголей бывшего королевского двора.

Надо сказать, что народ, вероятно, придерживался примерно такого же мнения.

Кроме того, народ любил Сантера; Сантер позволял ему спокойно развлекаться, он не ходил туда, где убивали, а точнее, если и ходил туда, то выговор убийцам делал с такими знаками уважения, какие полагаются победителям; он знал, что после работы обязательно нужно немного передохнуть.

Задачу остановить убийства взял на себя Дантон; возможно, он заранее знал, что приберег для карателей нечто получше того, чего он их лишил; но, как бы то ни было, именно у него достало мужества первым заговорить если и не о милосердии, то хотя бы о правосудии.

Он явился в Законодательное собрание и в присутствии короля, который, возможно, намеревался подкупить его, подобно тому как он намеревался подкупить Петиона, заявил следующее:

— Законодатели! Французская нация, устав от деспотизма, совершила революцию; но, излишне великодушная — и тут он остановил взгляд на короле, — излишне великодушная, она идет на уступки тиранам. Опыт показал ей, что у угнетателей народа нет никакой надежды на возвращение; она намеревается вступить в свои права, однако там, где начинается правосудие, должно закончиться мщение. Перед лицом Законодательного собрания я беру на себя обязательство защищать людей, находящихся в его стенах; я пойду впереди них и ручаюсь за их жизнь.

На сей раз, адресовав угрозу королю, он со словами сочувствия обратился к королеве. Король выслушал его угрозу равнодушно, королева встретила его сочувствие с презрительным видом.

Народ рукоплескал Дантону; с еще большим основанием это делало Законодательное собрание, которое не было полностью уверено в собственной безопасности; в итоге швейцарцев пощадили… до 2 сентября.

Но дело тут было не в самой Коммуне; в рядах Коммуны в этот момент был человек, которого воспринимали одновременно как мученика и как пророка; человек, который на протяжении трех лет повторял с ужасающей монотонностью набата: «Голов! Голов! Голов!» Однако он применялся к обстоятельствам; начав с десяти тысяч голов, он стал требовать затем сто пятьдесят тысяч, но, как видим, при этом человеколюбивый доктор еще не достиг установленного им верхнего предела, составлявшего двести семьдесят три тысячи.

Странное число, выдававшее в этом человеке или великого безумца, или большого знатока арифметики.

Но Робеспьер не был сторонником массовых избиений; между врачами-политиками и адвокатами-политиками имеется та разница, что врачи выступают за массовые избиения, а адвокаты — за судебные процессы.

Робеспьер хотел суда, быстрого, но с соблюдением всех формальностей; в конечном счете такой суд мог бы оказаться более надежным средством, чем массовое избиение. Шабо, который, напомним, хотел покончить с собой при помощи Гранжнёва, чтобы случились те события, какие в итоге произошли само собой, и которому посчастливилось живым увидеть то, чего он хотел добиться посредством своей смерти, — так вот, Шабо поддержал Робеспьера, и был учрежден трибунал.

Народ спешил. Поскольку трибунал, учрежденный 14 августа, 16-го еще не приступил к работе, в Законодательное собрание одна за другой явились три депутации.

— Если вы ничего не решите, — заявили члены третьей депутации, — поберегитесь! Мы подождем, но подождем здесь.

Семнадцатого августа в Собрание приходит новая депутация и предъявляет ультиматум:

— Если народ не будет отомщен сегодня вечером, то в полночь зазвучит набат. Для Тюильри нужен уголовный суд, по судье от каждой секции. Людовик Шестнадцатый и Антуанетта хотели крови; пусть же они видят, как льется кровь их приспешников.

Законодательное собрание хранит молчание. Поднимаются только два депутата, Шудьё и Тюрио; один — якобинец, другой — кордельер.