Драма в Гриффин-холле, или Отравленный уикенд

– Я приехал к нему только для того, чтобы узнать, правда ли то, что она сказала. Ты ведь знаешь, что Изабелла часто рассказывала небылицы. Ты их не помнишь, ты их сразу забывала, а я запоминал, годами не мог избавиться от них. И он подтвердил. Чуть ли не впервые оказалось так, как она рассказывала. И я был зол на него, так сильно, что хотел его смерти, хотел видеть, как он страдает так же, как страдала она, и как страдали мы. Я смотрел на него и думал, что никто не может ненавидеть его сильнее, чем я. Это была минута затмения, я еле сдерживался, чтобы не броситься на него, мне хотелось видеть, как он корчится и хрипит в мучительной агонии, хотелось наблюдать, как он расстаётся с жизнью. И я ужаснулся собственным мыслям – этой темноте, которая почти заполнила меня. Я много чего наговорил тогда ему. Скорее всего, это выглядело смешно и жалко. Я уехал из Гриффин-холла в ужасном состоянии. Всю дорогу у меня тряслись руки, я практически не мог вести машину, приходилось всё время останавливаться.

Филипп замолчал и сел рядом с сестрой. Близнецы не смотрели друг на друга, молча наблюдая, как солнечный луч, пробивший себе дорогу сквозь бегущие облака, робко исследует викторианское бюро со множеством выдвижных ящичков и отделений. Угодив в западню чаши из выдувного стекла, он разлетелся алмазными брызгами по столешнице красного дерева, обоям в мелкий цветочек и исчез в тусклом зеркале над камином.

– Если бы я и мог убить его, то сделал бы это тогда, три года назад. Ты мне веришь, Олив? Ты веришь, что я не покушался на жизнь Матиаса и не подсыпал яд в его чашку с шоколадом?

Филипп повернулся к сестре лицом. Он смотрел на неё пристально, упрямо, так, словно они соревновались в детской игре «Правда или ложь». И под его взглядом щёки Оливии порозовели; она устыдилась, что могла даже на секунду допустить мысль о виновности брата. Это было как засомневаться в себе самой, как допустить, что она, Оливия, в самой сердцевине своей сути подозревает червоточину, служившую вместилищем тьмы.

– Я тебе верю. Но инспектора в твоей невиновности убедить будет значительно сложнее, – мрачно ответила Оливия. – Придётся нам самим выяснить, кто убил Айрис Белфорт и покушался на жизнь дедушки. И начать нужно как можно быстрее, мы и так потеряли кучу времени.

Не слушая возражений Филиппа, она выбежала из его комнаты и направилась к себе. Заперла дверь и, ринувшись к шкафу, распахнула скрипучие дверцы и придирчиво оглядела содержимое.

Оливия давно приобрела привычку носить брюки, радуясь свободе, которую дарила такая одежда. Догадка Себастьяна Крэббса о том, что она и рубашки заимствует из гардероба брата, была не так уж далека от истины. Однако сейчас девушка выбрала светлое шелковое платье с узким лифом и летящей плиссированной юбкой. Чертыхаясь вполголоса, она застегнула крошечные крючки до самого верха, расправила ажурный воротничок и пощипала рукава-фонарики, чтобы вернуть им форму.

Взглянув на циферблат часов, Оливия ещё раз чертыхнулась и принялась торопливо расчёсывать волосы, наклонив голову над фарфоровым тазиком для умывания. Посыпались кусочки древесной коры, сухие листья и прочая чепуха, но девушка, не обратив на это никакого внимания, выпрямилась и вернулась к зеркалу. Вспоминая уроки благовоспитанной и до прозрачности худенькой мадемуазель Шеззвик, преподающей ученицам пансиона Святой Урсулы хорошие манеры и прочие девичьи премудрости, Оливия с немалым трудом уложила волосы в затейливую пышную причёску с двумя валиками, напоминающими спиралевидные морские раковины.

Удовлетворившись результатом своих трудов, девушка отступила от зеркала на пару шагов и позволила лицу принять выражение безмятежности и покоя. Складка между бровей сразу же разгладилась, уголки губ поднялись, словно бы в мечтательной улыбке, и вид у Оливии Адамсон стал беззаботный и немного загадочный.

***

Оливия уже в пятый раз прогуливалась мимо полицейского отделения. Сначала она заняла наблюдательный пункт в чайной, у самого окна, стараясь не пропустить тот момент, когда из дверей отделения выйдет сержант Киркби, но спустя третью чашку чая и два пирожных решила, что с неё хватит.

Расплатившись, девушка медленно прошлась по улице, любуясь премилыми деревенскими домиками, потом зашла на почту и долго выбирала открытки, придирчиво рассматривая каждую и ведя непринуждённую светскую беседу о погоде с дородной женщиной в алом вязаном платье.

Заприметив в конце улицы коренастую фигуру сержанта, Оливия быстро расплатилась за пакетик засахаренного миндаля и две открытки – на одной было изображено здание местной ратуши, другая же служила превосходным образцом пошлейшего сочетания пушистых котят, плетёных корзинок и клубков шерсти – и, стараясь не торопиться, вышла из здания, где размещалась почта, в тот самый момент, когда сержант Киркби с ним поравнялся.