Драматическая медицина (Опыты врачей на себе)

Однажды я имел возможность - правда, не добровольно - изучить на себе симптомы замерзания. В 1815 году я во время рождественских каникул отправился пешком домой, чтобы навестить мать, жившую в Либоховице. Была суровая зима с сильным снегопадом. В пути между Прагой и Турском у меня часто появлялось ощущение, что я замерзаю. Это выражалось так: сначала я чувствовал приятную теплоту и одновременно сладкую сонливость, мне очень хотелось лечь в снег, чтобы поспать. Но я знал этот опасный симптом замерзания и потому преодолевал свое желание и шел дальше. Вскоре после этого я чувствовал сильный холод во всем теле, но при дальнейшей ходьбе это проходило. Затем снова наступало нормальное состояние с нормальными ощущениями, сменявшееся через некоторое время ощущением теплоты и сонливостью. Это повторялось трижды, пока я не дошел до Турска, где спокойно провел ночь у деревенского философа. На третий год изучения медицины я проделал опыты голодания. В течение трех дней подряд я не принимал пищи, не испытывая при этом особых расстройств. Удивительно, что по утрам, после сна, мне казалось, что я вполне сыт. Это, без сомнения, происходит оттого, что во время сна нервы освежаются и собирают из тела новые питательные вещества.

Я сообщаю об этих опытах по той причине, что в этой области разглагольствования не могут принести пользы. Вопрос надо изучать практически и на основании опытов. Тогда мы сможем даже требовать от правительств учреждения самостоятельных институтов фармакологической физиологии".

Впоследствии фармаколог Эмиль Штаркенштейн изучал опыты, произведенные Пуркине, на себе самом. Штаркенштейн писал: "Опыты Пуркине и их анализ даже в свете современной экспериментальной фармакологии - являются фундаментальными, и ни новые наблюдения у постели больного, ни экспериментальные исследования действия камфары не дали результатов, которые противоречили бы опытам Пуркине. Описания опытов на самом себе, приводимые Пуркине, заслуживают оценки еще с одной точки зрения: язык, каким он описывает свои опыты, переживания при отравлении камфарой, - это не сухой язык, свойственный многим научным трудам, а язык, которым может говорить только друг Гёте, ученый и писатель".

О камфаре

Если Штаркенштейн, родившийся через сто лет после Пуркине, придает особое значение опытам на себе, проведенным для изучения камфары, это объясняется тем, что мнения о ее действии были весьма различными, и опыты Пуркине сильно способствовали разъяснению вопроса.

Пуркине подробно описал свои опыты: "После приема камфары в мышцах ощущается своеобразное стремление двигаться, проявляющееся и в действительных движениях. В кожных нервах ощущается легкое покалывание, будто вся кожа окутана легким покрывалом или теплым дуновением, и вследствие этого ее чувствительность к внешним влияниям понижается. При более сильной степени похожего на опьянение состояния, наступающего после приема камфары, ощущаешь, будто кожи касаются мехом; дыхание становится необычайно легким. Но особенно своеобразно возбуждается деятельность мозга; я этого не отмечал ни при каком другом состоянии опьянения. Если другие вещества возбуждали в большей степени животное начало, то камфара действовала непосредственно на духовное. Духовное самосознание повышалось в степени, ранее мне неизвестной. Я видел с большой ясностью свое земное назначение... Мне представлялась ясной вся моя жизнь и мои стремления; мне казалось, что я ясно понимаю все взаимоотношения нынешнего дня, и я принимал решения насчет своих будущих поступков, которые помнил еще долго после этого состояния экстаза и чту еще и поныне. Состояние это длилось около полутора часов и постепенно прошло, сменившись обычными мыслями и делами и не оставив чувства расслабленности. Не было и тяжести в голове, обычной после других видов опьянения".

Через несколько недель Пуркине произвел второй опыт и принял утром натощак два скрупула (два с половиной грамма) камфары. О действии этой дозы он рассказывает: "Приняв это количество, я остался в постели. Но вскоре потребность двигаться заставила меня встать. Все движения были необычайно облегчены. При ходьбе ноги поднимались особенно высоко. Мышечная сила сама по себе не была ни повышена, ни понижена, что я легко установил, передвигая и поднимая мебель, стоявшую в комнате. Но чувствительность кожных и мышечных нервов была вследствие чувства волнения и движения несколько притуплена по отношению к внешним впечатлениям; поэтому я получал неправильное представление о движениях частей тела, о целенаправленности их и о степени примененных усилий. Когда я пытался писать, я не был в состоянии сосредоточиться, чтобы написать хотя бы несколько строк. В моей голове бушевала буря мыслей, одно представление сменялось другим, но все вперед и вперед мчались мысли во времени. Вернуться к представлению, уже исчезнувшему, возможности не было; оно потонуло в потоке забвения.