«Господину Лебрену, при его пробуждении.
Сударь!
Я проделал пять миль по вспаханной земле, чтобы явиться в Париж и подвергнуть мою жизнь опасности, но не опоздать к часу встречи, которую Вам угодно было мне назначить. Я был у Ваших дверей в девять вечера. Мне сказали, что Вы соблаговолили представить мне на выбор либо одиннадцать часов того же вечера, либо девять утра на следующий день.
Учитывая моё последнее письмо, где я поставил Вас в известность о всех опасностях, подстерегающих меня в этом городе, я рассудил, что Вы будете столь любезны, что предпочтёте в моих интересах встречу вечером. Сейчас одиннадцать часов;
Ах, сударь! Расстаньтесь с мыслью принять меня днём. Есть опасность, что к Вам прибудут лишь мои жалкие останки!
Я пришлю завтра узнать, какой час вечера Вы посвятите мне. Голландская почта отбывает только утром в понедельник. Подвергнуть опасности самоё мою жизнь — вот та единственная жертва, которую мне ещё оставалось принести этим ружьям, —
Свидетельствую Вам почтение доброго гражданина.
Пока я переписывал письмо, мне вызвали фиакр. В полночь я был дома. Я отослал фиакр за шестьсот шагов, чтобы кучер не понял, кто я. Когда я вернулся, мне стоило больших трудов умерить радость домашних, что я жив: я просил держать это в тайне.
На следующее утро я написал г-ну
Сударь!
Судите о моём рвении по самоотверженной храбрости, проявленной вчера вечером. Его ничто не охладит; но моё имя сунули во все списки подозрительных клубов, хотя я и ногой не ступал ни в один из них,
Вот так действует ненависть! Всё, что может обратить на человека ярость обманутого народа, говорится в мой адрес
. Таковы причины, мешающие мне увидеть Вас днём. От моей смерти никакой пользы не будет; моя жизнь может ещё пригодиться. В котором же часу желаете Вы принять меня сегодня вечером? Мне час безразличен, начиная с семи вечера, когда смеркнется, и до завтрашнего рассвета.В ожидании Ваших приказаний, сударь, остаюсь с уважением к Вам и т. д.
Министр передал мне, опять-таки через своего привратника, чтобы я пришёл