Драматургия фильма

Использовались и используются в кино и другие фольклорные мотивы. Так, в основу сценариев двух знаменитых (не только в нашей стране) картин — «Баллада о солдате» (режиссер Г. Чухрай, 1959) и «Белое солнце пустыни» (режиссер В. Мотыль, 1970) известный кинодраматург Валентин Ежов положил, по собственному его признанию, один и тот же сказочный мотив. Не в одной русской сказке содержится история о солдате: отпущенный со службы, он спешит к жене (к матери, невесте), но по пути сталкивается с бедственными событиями: красавицу хочет съесть Змей-Горыныч, наводит ужас на людей Кащей Бессмертный. Солдат всей душой желает быстрее попасть домой и обнять любимую жену (мать, невесту), но не таков русский человек, чтобы пройти мимо тех, кому трудно, кто попал в беду, и вот солдат вмешивается, помогает, вступает в схватку, хотя ждет не дождется его в родном доме любимая женщина...

Сказочный мотив задействован и в картине Андрея Тарковского «Сталкер» (1979): три героя (важно это число — три) отправляются на поиски комнаты, в которой исполняются все желания...

Обратите внимание: все фольклорные мотивы, о которых шла выше речь, подпадают под классификацию Х. Л. Борхеса:

— «Золушка» — штурм укрепленного города: попасть в замок, где идет бал, несмотря ни на что;

— солдат спешит домой — возвращение;

— поиски волшебной комнаты — поиски сокровища...

В четвертой «истории» Борхеса, как вы помните, затрагивались наряду с мифологическими еще и религиозные мотивы. Не следует, однако, их путать. Мифология, в современном понимании этого слова, и религия — не одно и то же. Миф — это то, чего на самом деле не было и нет. Не было Зевса, Афины, Гермеса и т. д. — все это необычайно яркие плоды народной фантазии. Религия же — есть взаимоотношение человека с действительно существующим Богом. В религиозных текстах — прежде всего в Библии — отражена история этих взаимоотношений.

Кинематограф по-разному подходит к использованию библейских и евангельских мотивов.

Американцы ставили масштабные картины, в которых было стремление со всей доступной им полнотой воспроизвести тот или иной библейский сюжет: «Десять заповедей» (1923 и 1956) режиссера Сесиль де Милля, его же «Царь царей» (1927). Широкую известность получили также фильмы итальянца П. П. Пазолини «Евангелие от Матфея» (1964) и американца М. Гибсона «Страсти Христовы» (2003).

Но значительно чаще библейские мотивы используются кинематографистами именно как мотивы — с переносом их в другие времена и пространства. «Библейская история Давида и Голиафа, — писал В. Туркин, — тоже послужила американским сценаристам для создания целого ряда сюжетов (в картине «Нападение на Виргинскую почту», построенной по этой сюжетной схеме, даже подчеркнута эта связь с библейским сюжетом: на стене висит картина, изображающая Давида и Голиафа, и главный герой этой картины носит имя Давид»[101]).

А не кажется ли вам, что герой фильма Ф. Ф. Копполы «Крестный отец» (1972) — молодой Майкл Карлеоне (Аль Пачино) выглядит Давидом, в одиночку вступив в смертельную схватку с Голиафом — могущественным мафиозным кланом?

Мотив, лежащий в основе евангельской притчи о блудном сыне, мы различаем в сюжетах фильмов А. Тарковского «Солярис» (1971) и «Зеркало» (1974), а также в картине В. Шукшина «Калина красная» (1974).

В «Андрее Рублеве» — в сцене «зимней Голгофы» на подчеркнуто несхожем — российско-сельском материале разработан мотив, который, если брать его определение у Борхеса, выглядит так: «Христа распинают римские легионеры»[102].

Порой религиозные сюжеты, взятые художниками из священных текстов, приобретают под их рукой вид мотивов мифологических: теряют свои действительные, конкретно-исторические черты, приобретают вид легенд и сказок. Художник очарован силой и красотой библейской истории, но не верит в действительность тех чудес, которые она содержит. Поэтому в его разработке библейских мотивов ощущается большая или меньшая доля субъективной рефлексии по отношению к ним, часто в форме скрытой, а порой и открытой иронии. Подобное мы находим в фундаментальном романе Томаса Манна «Иосиф и его братья».

Примеры того и другого отношения к использованию библейских и житийных мотивов вы сможете найти в романе Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — особенно в последней главе, где помещены «Стихотворения Юрия Живаго». В стихотворении «Сказка» мотив «Чуда святого великомученика Георгия Победоносца со змеем» использован именно как сказка, как некий поэтический образ-иносказание. А в других вещах этого цикла — «Рождественская звезда», «Чудо», «Дурные дни», «Магдалина», «Гефсиманский сад» — евангельские сюжеты, хоть и содержат признаки вневременной всемирности, наполнены настоящим религиозным чувством: поэт безусловно верит в описываемые события — об этом свидетельствуют подробности, с которыми они подаются.

Так звучат последние строфы «Рождественской звезды»: