Драматургия ГДР

Б и р. Бабье. Посреди белого дня. (Пересчитывает половинки гробов, стоящие в арке, сверяясь по накладной.) Сходится.

К у н е р т (подходя к гробу, поставленному во дворе). Сначала этот?

Б и р. Минуточку. (Разворачивает накладную.) Сегодня у нас какое?

К у н е р т. Число? Тридцатое.

Б и р. Января?

К у н е р т. Уже месяц работаем. Вам бы положено это знать, вы же деловой человек.

Б и р. Знать это одно, но как на это полагаться? Даже часы на углу улицы не пожелали признать этого в новогоднюю ночь.

К у н е р т. И поэтому их отдали в починку.

Б и р. Выхожу я, как обычно, тридцать первого декабря на площадь, встретить Новый год. Часы на углу показывают без пяти двенадцать. А из всех домов вокруг раздается хлопанье пробок. Смотрю вверх. А на часах все еще без пяти двенадцать. Я возмутился.

Оба смеются.

Не желают, видите ли, начинать год тридцать третий.

К у н е р т. Вы суеверны?

Б и р. А как же, я ведь гробовщик. Иначе как бы я вел дело? (Делает пометку в накладной.) Так. Возьмите гроб.

Кунерт собирается внести гроб в мастерскую, оттуда выходит  Б р у н о.

Б р у н о. Бир! Смотрите, что я нашел в самом дальнем углу вашего склада гробов. (Показывает ему стальную каску.) Вся в пыли. Но настоящая и в полной сохранности. (Стучит по ней костяшками пальцев.)

Б и р. А то я бы здесь с вами не стоял.

Б р у н о. А где? Где бы вы погибли?

Б и р. Лежал бы под Верденом.

Б р у н о. Верден! Как вы об этом запросто говорите. А мы можем увидеть такие вещи только в кино.

Б и р. У меня в комоде лежит Железный крест.

Б р у н о. В комоде! Германия почивает на лаврах, но исправно платит свои военные долги.

Б и р. Не так уж почивает. Я не только храню свою старую каску. Я состою в союзе «Стальной шлем».

Б р у н о (делая небрежный жест). Всего лишь дань традиции, хоть и патриотической. Пыль и ржавчина на старом оружии. Вы за Гинденбурга? За имперского канцлера этой вшивой республики? Ему бы скалку в руки.

Б и р. А кто же выше его?

Б р у н о. Тот, кого провидение избрало вождем.

Б и р. Да вы еще суевернее, чем я.

Б р у н о. Германия, пробудись!

Б и р. Не у меня во дворе.

Б р у н о. Ваш двор. Тоже мне, великое дело. Пара гробов поступает раньше срока, и вы уже теряете всякое представление о масштабах. Сколько их было под Верденом?

Б и р. Мертвых? По четыреста тысяч с каждой стороны.

Б р у н о. Вот это совсем другое дело. (Протягивает ему каску.) Сдуйте с нее пыль и наденьте.

Б и р (оглядываясь). Если во дворе никого нет. (Надевает каску.)

Б р у н о. Мы могли бы шагать в одной шеренге. Может быть, скоро наступит такой день.

В подъезде появляется  Э р н с т  в свитере.

Э р н с т (направляется с мусорным ведром к бачку, Биру). Вы что, генерала хороните. Бир? Или у вас репетиция похорон Гинденбурга?

Б и р (рывком, снимая каску). Упаси бог!

Э р н с т (опорожняет ведро, глядя на Бруно). Этого типа я знаю, он из штурмовиков.

Б и р. А мне какое дело. (К Бруно.) Ну-с, покончим с накладной. Теперь места достаточно?

К у н е р т (кричит). Еще бы.

Б р у н о  и  Б и р  уходят в мастерскую. Эрнст направляется к подъезду. Входит  Г е р т а, держа пакет. Она ставит пакет рядом с чемоданом Фреда.

Э р н с т (подходит к Герте). Ты все-таки ходила туда.

Г е р т а. Я не так легко отказываюсь от своих намерений.

Ф р е д  входит в арку.

Ф р е д. Пожалуйста! (Дает Герте и Эрнсту по экземпляру газеты.) Каждому по штуке, одну я сохраню для себя.

Э р н с т. Зачем мне газета?

Ф р е д. А ты открой третью страницу.

Э р н с т. Стихи. И притом твои.

Г е р т а (не замечая Бруно, выходящего из мастерской). Теперь листовки важнее всех стихов.

Э р н с т. Ты сперва прочти. (Читает.) «Дрозды трещат». (Фреду.) Ты имеешь в виду нашего дрозда, что сидит весной на этом дереве?

Г е р т а. «Дрозды трещат, дрозды трещат так беззаботно в марте…» Это хорошо. Очень, очень хорошо.

Из распахнутого настежь окна кухни раздается пронзительный скрежет радио.

Д р у г а я  ж е н щ и н а (появляясь в окне). Слушайте, слушайте же, о чем вам вещают! (Торжествующе.) Двенадцатый удар.