Драматургия ГДР

Ш п и л ь к а. Я всегда был за Мишу, только никто этого не замечал. Вот, поднимаю руку. А стола вам все равно не получить. Плевать она на вас хотела.

Л е ш и й. Она к нам всей душой. И к тебе, Миша. А тебе, Босс, я хоть тысячу раз повторю, застрельщиком был ты.

Б о с с. Да, я! А вы? Вы с удовольствием шли за мной. Да еще подбивали!

М и х а э л ь. Хватит, в конце концов! Надоело до чертиков! Что, собственно, требует фрау Ладевская?

П е т у х. Не больше, чем шеф.

М и х а э л ь. А чего требует шеф? Того, что мастер Хирхе. Эти люди знают, чего хотят. А мы ссоримся по пустякам: бутерброды, стол, кому верховодить. Я еду в Айзенах. Пусть только кто попробует искалечить нам жизнь! Я ему покажу!

Б о с с. Все яснее ясного!

М и х а э л ь. За новую мебель каждый снимает по сто марок со своего счета. И я тоже.

П е т у х. Этого все равно не хватит, а мы останемся без гроша.

Б о с с. Уплатим столько, сколько стоили вещи. Я за справедливость. Мастер Хирхе подсчитает убытки.

М и х а э л ь. Главное начать.

Б о с с. Я никогда слов на ветер не бросал.

Л е ш и й. Даю сто марок. Прощай моя книга о птицах!

П е т у х. Жизнь сурова, но справедлива. Плачу.

Ш п и л ь к а. Я заплачу только за то, что сам поломал.

М и х а э л ь. Что он сказал?

Б о с с. Ничего!

М и х а э л ь. Благодарю!

По поручению Ладевской  д в а  п а р н я  вносят новый стол.

Л а д е в с к а я. Вот вам стол. Новый. И вот моя дочурка. Кто за ней присмотрит?

М и х а э л ь. Шпилька, возьми ее. Только поосторожней.

Л а д е в с к а я. Мне нужно уйти. К моему возвращению вы должны умыться и лежать в постелях. Кто отвечает за исполнение?

Б о с с. Миша.

Л а д е в с к а я. Поздравляю. Даже сказать не могу, как я рада.

М и х а э л ь. Шпилька, смотри понежнее с ней.

Ш п и л ь к а. Думаешь, я хуже тебя? Она голодная. Есть хочет.

Д е в о ч к а. Миша! Миша!

Л а д е в с к а я. Что это?

М и х а э л ь. Она заговорила, фрау Ладевская, произнесла мое имя!

КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ

Л а х н е р, на берегу ручья.

Л а х н е р. Одиннадцать лет подряд, дважды в день, я переходил через этот проклятый ручей. Утром — до поварих, вечером — после любовных парочек. И чего я добился? Ради чего работал, не щадя себя? А потом пришла она. Пришла, увидела и победила. Ведь я теперь свободен от всех обязанностей, так почему же я не чувствую себя счастливым? Почему не могу оторваться от этого места, как вон та береза, случайно пустившая корни на каменистом берегу? До чего же все это цепко держит! Нет, я все-таки уйду отсюда и найду свое место. Не могу я больше так!

Входит  М и х а э л ь.

М и х а э л ь. Вы что, мух ловите, господин Лахнер?

Л а х н е р. Зря ты так, Михаэль!

М и х а э л ь. Не понимаю, как можно грустить. Отвернитесь вы от этой березы, поглядите на луг! Там все так и жужжит. А воздух какой!

Л а х н е р. Однако быстро же ты отходишь!

М и х а э л ь. А вы нет?

Л а х н е р. Скажи, Михаэль, как ты нашел в себе силы на все это? Уйти из дому? Со своей улицы? От матери?

М и х а э л ь. А я не ломаю головы над такими вещами. Всегда вспоминаю человека, рассказавшего мне одну историю: однажды он установил на своем разболтанном драндулете мотор с недопустимым числом оборотов. И на этой старой развалине с новым мотором на недозволенной скорости помчался вверх по Адлергештель, оттуда вниз по Берлинской кольцевой, а следом за ним гналась полицейская машина. Он, конечно, без труда отрывался от нее. Но у тех товарищей был радиотелефон. Они вызвали другую машину ему навстречу, и та встала поперек шоссе и отрезала ему путь. Тогда он остановился, вышел из своего старого ящика, сказочным жестом снял шляпу и скромно сказал: «Товарищи, вы победили». Вот это человек, а?

Л а х н е р. Пьян был, конечно.

М и х а э л ь. Пьян или трезв, не важно, но это человек!

Л а х н е р. Сигарету хочешь? Тебе ведь уже без малого восемнадцать!

М и х а э л ь. Не обижайтесь, я не курю.

Л а х н е р. На твоем месте я отовсюду убегал бы, не выдерживал бы.

М и х а э л ь. По-моему, человек должен придерживаться трех правил. Первое: взялся за гуж, не говори, что не дюж. Второе: то, что можно исправить, — исправь. И третье: что бы ни было, не показывай виду. Помните, вы удержали у меня из зарплаты двадцать марок за искусанную подушку?

Л а х н е р. Какой же я идиот! Черт бы меня побрал!

М и х а э л ь. У вас есть слабина, господин Лахнер. Раз уж мы пошли на откровенность, так до конца. Забудьте на минуту, что вы воспитатель. Если можете. Ну не вешайте головы, мы ведь все еще здесь. Я никогда не думал, что вы способны переломить себя и извиниться. Ну, прощайте, иначе мастер Хирхе так взглянет, что умрешь со стыда. (Уходит.)

Л а х н е р. Не курит! Не пьет! На авторитет ему наплевать. Что за молодежь?!

КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Л а д е в с к а я  устраивается в своей новой рабочей комнате.