Драмы

На набережную выходит веселая толпа матросов и жителей Севастополя. В центре Гордиенко и Лепехин-сын танцуют гопак, сопровождая танец лихой запорожской скороговоркой. Позади матроса — веселый, раскрасневшийся Ушаков. Чуть подальше — мрачный Лепехин-отец.

Сенявин (пряча газету). Никак сам Федор Федорыч! (Сбегает с веранды навстречу толпе).

За ним сбегают остальные.

Гордиенко (танцуя).

Посадыла стара баба на припичку гусака.

Сама выйшла за ворота та вдарыла гопака.

Сыды, сыды, гусачок, та высыды гусы.

Лепехин-сын (басом).

А я пиду подывлюся на черные усы!

Ушаков. Сади гуще, матросы!

Гордиенко закружился волчком, замер. Бурные аплодисменты. Ушаков здоровается с офицерами, вместе с ними проходит на веранду.

Лепехин-сын (утираясь рукавом, выходит из круга, подходит к Лепехину-отцу). А, тятя! Каким штормом вас к нашему борту прибило?

Лепехин-отец (мрачно). Чего дома не кажешься? Матка горюет.

Лепехин-сын. Вона мой дом — линейный корабль «Святой Павел». А к матушке зайти охота, да боюсь — вас застану.

Лепехин-отец. Смотри, прокляну.

Лепехин-сын (спокойно). А мы, тятя, давным-давно вас прокляли. Всем экипажем, тятя. За то, что мы на своей шкуре вашу подлость испытали, чуть ко дну не пошли: лес-то ваш сырой. Стыдно мне за вас, тятя! Обидно лишь, что прокляли вас всем экипажем, а вы, несмотря, живете! Нет, видно, правды на земле! Идите, тятя, пока матросы добрые, обозлятся — некому будет в лавке торговать. (Отходит).

На набережной появляется Пирожков, ведя за собой турка с льняной бородой, в богатой, расшитой золотом и парчой одежде. Навстречу идут Сенявин и Васильев.

Пирожков (подходит к Сенявину, рапортует). Ваше благородие! К пирсу подошла турецкая фелюга под нейтральным португальским флагом! На каковой фелюге прибыл сей турок, а также жена евонная, туркеня, и дети евонные в числе пяти турчат.

Васильев. Турецкий десант!

Пирожков. Называет себя, ваше благородие, штаб-лекарем турецкого флота Эким-Махмудом, бежавшим из Стамбула, требует, дабы вел к Ушакову... Вот я и привел...

Сенявин. Что же с ним делать? Эй, где тут лекарь?

Вбегает Ермолаев.

Господин лекарь, по вашему околотку гость! Сам его высокородие штаб-лекарь турецкого флота! Спросите: какими судьбами пожаловал? Чему обязаны сему визиту в дни войны?

Пауза.

Ермолаев. Коли он лекарь, я латынью его! К международной дипломатии я, судари, привычен! Еще дед мой... (Важно откашливается). Коллега! Омниа меа...

Турок (окая, как прирожденный волжанин, на чистом русском языке). Ты, батюшка, по-русски лучше, по-простому... а то заладил, батюшка, «меа, меа», а у меня сердце разрывается...

Ермолаев (оторопев). Позвольте, господин Эким-Махмуд...

Турок (плачет). Отстань, батюшка, какой я Эким-Махмуд? (Плачет). Кондрашка я, Кондрашка, и боле ничего! У меня, багюшка, сердце русское, турецкое все равно ко мне не пристает! Русский я, вот вам крест. (Крестится).

Лепехин-отец. Крест знает...

Сенявин. Не время машкерадам! Кто ты? Как к туркам попал?

Подходит Ушаков.

Кондратий. Откроюсь вам, ваше благородие. Крепостной я, дворовый человек! Побоев да розог не вытерпел, бежал в Туретчину. Сказался дохтуром, ведь я коновалом в деревне был. Лечил басурманов водой, никому не вредно, и ладно.

Хохот.

Ермолаев (оскорбленно). Высечь бы тебя у грот-мачты, сударь, что медицину позоришь!

Кондратий. Зачем же ее позорить, батюшка? Она мне, благодаря бога, состояние хорошее дала, жалованье — во сне Кондрашке сирому не снилось, почет-уваженье, сам султан за мной посылал. Дом нажил с фруктовым садом, фонтан в две струи. Да все это к лягушкам в болото, все постыло на чужой стороне! Взял всю семью свою — и, жизнью рискуя, к вам. (Всхлипнул). Все богатство за горсть земли родной сменяю! За горсть! (Опустился на колени и, склонившись, поцеловал землю).

Тишина.

Васильев (вполголоса, Сенявину). Господи, не смеяться — плакать кровавыми слезами хочется! До чего доводим соотечественников своих!