Драмы

Федор. Никогда и нигде, как бы трудно ни было, делу народа не изменю. Клянусь!

Катя (отвечает одними губами). Клянусь!

Скреблов. Не поняли меня, дорогуша. Разве я осмелюсь требовать, чтобы вы своим убеждениям изменяли? Полноте!

Федор. В тюрьме или на каторге... рядом или далеко... и ничто, ничто, даже смерть... клянусь!..

Катя (шепчет одними губами). Клянусь! (Исчезает).

Скреблов. Дорогуша, бредите?

Федор. Что вам надо?

Скреблов. Жалею. Повесят вас.

Федор. Врете, что жалеете, и врете, что повесят. В Сибирь, а там видно будет.

Скреблов. После смерти, дорогуша, ничего видно не будет. (Значительно). Приговор предрешен государем.

Федор. Вот как? Даже государь заинтересовался нашими особами?

Скреблов (оглянулся, шепотом). Государь заинтересовался собственным троном. Прокурор будет требовать веревочку, ему карьера милей буквы закона, голуба. Хотите верьте, хотите нет — нежность у меня к вам, черт вас дери! Отцовское чувство. Слушайте. Завтра я уезжаю в Москву по делам службы...

Федор. На помощь Дубасову?

Скреблов. Слушайте... Я сегодня увижу генерала Трепова. Он мой друг. Я могу через него передать государю бумагу...

Федор. Какую бумагу?

Скреблов. Прошение на высочайшее имя.

Из задней комнаты появляются судьи. Звонок. Жандармы вводят обвиняем ых.

Бумага приготовлена. Вот... Пустая формальность. Для такой цели все средства хороши. Только скажите «да» — и жизнь.

Иван и Сережа подошли к Федору. Слышен звонок. Гул в зале.

Федор (спокойно). Пошел вон, дурак!

Скреблов, опасаясь скандала, безмолвно ретируется при удивленных взглядах судебного пристава и жандарма.

Судебный пристав. Суд идет! Прошу встать!

Сережа (тихо). Что случилось? Что ты сделал?..

Федор (смеется). То же, что и вы сделали бы на моем месте.

Судья. Обвиняемые, не переговаривайтесь! Переходим к прениям сторон. Подсудимые отказались от защиты. Слово имеет прокурор. Пожалуйста, господин прокурор.

Прокурор. Три дня, господа судьи, взирали вы на достойную кисти Данте Алигьери адову картину злодеяний, предусмотренных статьями двести шестьдесят три, двести шестьдесят четыре, двести семьдесят четыре Уложения о наказаниях уголовных и исправительных, а также статьей семь Положения об охране государственного порядка и спокойствия. Три дня, господа судьи, содрогаясь от отвращения, вглядывались вы в эти дьявольские лики и видели за ними остановившиеся заводы, погруженные в темноту проспекты, краны, из которых не течет вода, расстройство и сумятицу всей нашей городской жизни. А посмотрите на их длани, господа! Разве не капает с их пальцев кровь замученных блюстителей порядка — полицейских, которых недавно растерзала обезумевшая толпа повстанцев в Москве!

Федор. Слава московским рабочим, поднявшим знамя восстания!

Сережа. Москве — ура!

Судья звонит в колокольчик. Снова бежит к подсудимым судебный пристав.

Прокурор. ...Кровь верных престолу офицеров крейсера «Очаков» и броненосца «Потемкин Таврический», сброшенных оголтелыми, потерявшими облик людской бунтовщиками в бездонные пучины Черного моря...

Сережа (вскакивает). Да здравствует революционный флот! Да здравствуют бессмертные герои-потемкинцы!

Прокурор. Он молод, господа судьи, но да не шевельнется жалость в наших сердцах! Засохший сучок рубите топором, господа судьи! Не жалейте их! Ведь у них-то не дрогнула бы рука, дабы поразить каждого из нас, преданных российскому престолу!

Иван. Не дрогнет, не беспокойся!

Судья. Я вас выведу!

Иван. Уже выводили, привыкший...

Прокурор. Беснуются. Пусть! Карающая десница уже касается их своими перстами. Да свершится возмездие, господа судьи! Нет меры их преступлениям, но мера наказания есть. Эта мера — смерть, смерть, смерть...

Гаснет свет.

Сережа (в темноте). Смерть царизму! Смерть капиталу!

Свет вспыхивает и вновь гаснет, опять вспыхивает. В местах для публики снова появляется Катя. Свет снова гаснет.

Судья ( в темноте). Пристав! Что со светом? Пристав!

Гул, шум заглушают его слова.

Федор (в темноте). Всеобщая забастовка началась, товарищи!. От стачки к восстанию!

Сережа (в темноте). «Вихри враждебные веют над нами...»