— Да, да, — сказал он, отрываясь от клочка бумаги, когда Кушинг кончил своё замечание, — эти люди не имеют ни искры здравого смысла, они просто безумные, сумасшедшие. Везде они видят перед собой только один предмет. Например, хотя бы этот мистер Роскин из Огайо. С ним решительно ничего не сделаешь. Он просиживал у меня по нескольку часов, и тогда я говорил ему, объяснял, доказывал, какие важные интересы ставить он в опасное положение, но всё бесполезно. Твердить себе одно и тоже. По моему мнению, упорство и безрассудство этих людей главнее всего было причиною нашего разъединения. — Мы старались в течение многих лет избегать с ними неприятного столкновения, — сказал доктор Пактред, — и это, уверяю вас, нам стоило больших усилий. С 1835 года эти люди постоянно делали натиск на наши собрания; но мы дружно стояли друг за друга, стояли собственно затем, чтоб не позволить какого-нибудь оскорбления нашим южным собратьям. Во время богослужения мы всегда старались выдвигать их вперёд, старались оказывать им всевозможные снисхождения. Я думаю, каждый из нас в состоянии представить, как усердно трудились мы. Мы готовы были действовать в их пользу во всякое время. Как вы, не знаю; но я имею право на некоторую заслугу! — При этих словах на лице доктора промелькнула лукавая улыбка. — Если я имею какой-нибудь талант, так это уменье владеть языком. Бывало, братия спорит целый день, спорит до тех пор, пока не выбьется из сил и пока предмет спора не наскучит донельзя, — тут-то вот и явишься на сцену, да и выпустишь какое-нибудь словечко: смотришь, оно изменило сущность всего дела. Помню, однажды, эти джентльмены принудили нас написать нечто в роде декларации на счёт невольничества, и мы должны были согласиться, потому что боялись отделения западных штатов. Борьбу из за этого продолжали три дня, до тех пор, пока мы окончательно не добились самых крайних условий. Мы думали ограничиться определением, что невольничество есть " моральное зло", в том предположении, что это будет принято южными собратьями лучше, чем выражение " грех", и дело шло превосходно, как вдруг кто-то из приверженцев системы невольничества восстал против этого, возражая, что "моральное зло" и "грех" имеют равносильное значение, и что это непременно навлечёт на духовенство порицание. — Прекрасно; становилось уже поздно; многие из самых горячих диспутантов утомились, оставили собрание, и я преспокойно вычеркнул слово моральное, прочитал решение, и его приняли единодушно. Дело в том, что большая часть духовенства охотно соглашалась называть невольничество — злом; затруднение состояло только в слове моральное. Это обстоятельство закрыло кратер на целый год. Такие люди, впрочем, не дремлют: они собрались при первом удобном случае. В свою очередь не дремали и мы. Мы дали новый оборот всему делу. Я объявил собратьям, что лучше было бы, бросив всякое разбирательство этого вопроса, предоставить его решению совета пресвитеров. Всё, по-видимому, шло хорошо; но кто-то из членов предложил на утверждение собрания некоторые ограничения относительно танцев. Предложение это было сделано необдуманно, потому что с танцами не соединялось никакого особенно важного интереса; к тому же никто бы и не стал возражать против подобного постановления; но в то время и при тех обстоятельствах такое предложение было неуместно, тем более, что аболиционисты немедленно воспользовались этим случаем, хотели знать, почему мы на том же основании не предложим ограничений относительно невольничества? Они говорили, что танцы сами по себе вовсе уж не могут быть названы грехом, если нельзя называть грехом и невольничество. С тех пор и по настоящее время они не перестают трубить над нашими головами.
Завтрак кончился. Гости мистера Кушинга вышли из-за стола и, следуя старинному обычаю, расположились совершить утреннее богослужение, к которому пригласили двух прилично одетых негритянок и негра. По предложению мистера Диксона запели следующий гимн: