Дрейф

Меня будто обливают родниковой водой. Задвинув кровать на прежнее место, я встряхиваюсь и все же решаюсь принять душ. Дрожа в ознобе (неужели простыла?), иду в ванную и включаю воду. Пока поток набирает температуру, задумчиво смотрю на широкий слив раковины.

Не успев отругать себя за слабоволие, вынимаю бутыль с «Кротом» и отмеряю заветный колпачок. Вспоминаю, сколько дней не выполняла условие Людмилы Павловны. Еще вспоминаю, что ни разу так и не воспользовалась «болотной смесью». Осторожно, чтобы ненароком не вдохнуть, открываю банку. Брезгливо присматриваюсь, не удержавшись от протяжного: «фууу!».

Масса действительно похожа на сушеную грязь. Или на печной пепел. В котором, к прочему, обнаруживаются перетолченные мушиные трупики, высовывающие из серой пыли где лапку, где слюдяное крылышко, а где и фасетчато-лупоглазую головку.

Подавив рвотный позыв, я ссыпаю добрую треть банки в унитаз. Туда же выливаю отмерянный колпачок прочищающего средства и еще примерно стакан. Прячу гадости в тумбу, опускаю крышку унитаза, щедро сливаю воду, сажусь и закуриваю. Меня трясет, мне тошно и противно. А еще я переживаю за Цезаря, и все остальное отходит на задний план…

Когда сигарета истлевает, бросаю окурок в огромный раковинный слив.

День 19, суббота.

Из дома я выскакиваю чуть позже шести, успев-таки опередить волну влажной июльской жары. Снова обхожу окрестные дворы. Пытаюсь пробраться в подвалы, но все они заперты. Обшариваю помойки.

Опрашиваю утренних алкашей, еще не завершивших пятничный загул. Опрашиваю редких прохожих и даже экипаж ППС. Ни пьянчужки, ни дворники, ни таксисты Цезаря не видели. Дети, с которыми я беседую под подозрительными взглядами взрослых, тоже. В голове шумят размышления о Марине и ее умершем ребенке, о последнем билете до Ачинска и скатанных коврах… но жажда найти кота сильнее, и страх потери не дает связно мыслить.

Через три часа жара поглощает микрорайоны и окончательно лишает меня сил. Вспоминаю, что даже не выпила кофе. Возвращаться в квартиру нет никакого желания. Телефон молчит. Там, где неуемные дворники за утро оборвали мои объявления, я уже налепила новые.

Возвращаться не хочется, но меня греет мысль, что дворовые бабки могли заметить беглеца.

Могли, но не заметили… Радио «Лавочка» оставляет без новостей. Коты и вороны, ставшие неотъемлемой частью местного пейзажа, провожают внимательно и насмешливо. Словно знают что-то скрытое, но не спешат делиться.

Я хочу поплакать, но не позволяю себе.

Жарко. Грустно. Лень готовить. В миске Цезаря по-прежнему засохший корм. Я наспех споласкиваюсь в душе и усаживаюсь за ноутбук. Подаю объявление о пропаже кота (почему, овца, не додумалась сразу?!) на местные форумы и группы соцсетей. Затем пытаюсь работать, но выходит чушь, и я откладываю статьи на понедельник. Включаю сериалы. Смотрю серию за серией, не вникая в смысл и ежеминутно упуская нить повествования, и все ожидаю телефонного звонка…

День за окном сменяется тревожными предзакатными сумерками. Выбешивающие звуки двора (перекличка воронья и старух, скрип качелей) тускнеют, и я ловлю себя на мысли, что почти научилась абстрагироваться от базарного гвалта на лавке. Вязкий вечер переходит в хрупко-прохладную ночь.

На середине обрываю серию «Великолепного века», допиваю чай и лезу в постель. Воскресный день я тоже проведу на ногах, хотя бы первую половину. Попробую получить доступ в окрестные подвалы, обновлю объявления на столбах, по наводке форумчан свяжусь с местным сообществом «Четыре лапы». Работы предстоит много, и я должна как следует отдохнуть…

Среди ночи меня будит мяуканье.

Просыпаюсь мгновенно, как солдат по тревоге. Сажусь, прислушиваюсь.

Это не на улице. Это в доме. И мяукает Цезарь! Как мать, способная узнать отпрыска по походке, я отличу его голос от тысячи других котов. Вскакиваю, чуть не сшибив стол, включаю свет и несусь в кухню. Но мяуканье раздается не оттуда. Забегаю в ванную, замираю.

— Мяяу…

Раковина. Звуки раздаются из раковины, и у меня холодеет сердце. Цезарь в вонючем подвале, теперь у меня нет сомнений. Конечно! Не вытерпел и прибился к дворовой шайке. Пробрался под пятиэтажку и не может выбраться.

Едва не кричу в слив, чтобы малыш держался и помощь в пути. Бегу в комнату и хватаю смартфон. Какая-то часть сознания дает отчет, что действия мои иррациональны, но я злобно затыкаю его надеждой. Он жив! Может быть, даже цел! И он рядом!

Возвращаюсь в уборную. Включаю на телефоне фонарик, яркий, как вспышка зарницы. Направляю его в сливное отверстие и… замечаю в трубе кошачий глаз. Бледно-зеленый, с черным вертикальным зрачком. Цезарь совсем близко, отделенный от хозяйки лишь фаянсовой преградой. Но… так ведь не бывает?

Хмурюсь, кусаю губу и падаю на колено; распахиваю тумбу и роняю несколько бутылок с «Кротом». Пялюсь на белый «стакан» под пластмассовой запорной гайкой; на изгиб «колена», уходящего в канализацию. Даже самых скромных познаний в сантехнике хватает понять — прямой трубы в подвал нет. И я никак не могла заметить глаз Цезаря. Но ведь видела…