Дремучие двери. Том II

А пока… Пока при всякой попытке взлететь Иоанна оказывалась спелёнатой узами необходимости, как кокон, и все это при соприкосновении с кожей болело, угнетало, мучило. Вся её прошлая жизнь, живые и неживые идолы…

Крутые монахи… Они тоже жили в коконе постоянного послушания, но непрестанная молитва и пост делали их непроницаемыми для хищников. Они как бы законсервировались в жертвенном отдании «ветхого» в себе человека на заклание, на топливо новой бессмертной жизни, зреющей в них и в других спасающихся, за кого они пламенно молились. Прислушиваясь с восторгом, как рождается в спелёнутом жалком покорном черве их новое волшебно-прекрасное естество, зачатая светом бабочка; как формируются её мощные радужные крылья, которые она расправит, едва услышав: «Пора!». И как паутину разорвёт узы, навсегда покидая гибнущий во зле мир…

Иоанна же, особенно с отъездом Гани, едва высунувшись из кокона, чувствовала вслед за тревогой и беспокойством — бессильное отчаяние. И, наконец, всё заполнила ненависть — и к оборотням, и к покорному стаду, не понимающему, что не «вклады», а души они теряют, соучаствуя в зловещем кровавом пиршестве… И снова спряталась Иоанна. Одолевали муки совести. Что надо что-то делать, что «молчанием предаётся Бог», что «с молчаливого согласия равнодушных делаются все преступления на земле».

Прежде она такого никогда не испытывала. Вот он, пресловутый разлад с действительностью! Душа посылала сигналы бедствия. «Бывали хуже времена, но не было подлей»… Она начала понимать революционеров. «Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй…» «Звери алчные, пиявицы ненасытные!»… Кто мог выдумать, что этот чудовищный миропорядок, ежеминутно порождающий погибель и грех, нельзя менять? В отношении личных врагов — любить, прощать, пусть. Но возлюбить армию князя тьмы — призыв самого сатаны, ничего больше. Наглая ложь, которой пользуется человекоубийца со времен прародителей. «Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Ударит «Тебя», а не твоего ближнего! — «А Я говорю вам: любите врагов ВАШИХ, благословляйте проклинающих ВАС и молитесь за обижающих ВАС и гонящих ВАС». «ВАС», а не ближнего! Не «других»!

«Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего; он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нём истины; когда говорит он ложь, говорит своё, ибо он лжец и отец лжи».

Она побежала в смятении к отцу Тихону. Тот твердо подтвердил, что да, именно к личным врагам нам заповедана любовь и всепрощение. Чураться врагов Христовых, а к врагам отечества — святая ненависть. Как у Дмитрия Донского, Александра Невского и православной церкви в годы войны, собравшей деньги на танк.

— Ненависть, это как? — ошеломлённо спросит Иоанна, — Воевать?

— Это всё бесы мутят. Бесы вражды, национализма, наживы, блуда. Ещё Сергий Преподобный сказал, что наше спасение — в единении, благословил русские войска на брань. Силы тьмы — вот подлинные враги. Ракета летит, к примеру, она выпущена супостатом, чтобы убивать. И если мы не можем уничтожить врага, он далеко, недосягаем, то ракету-то сбить можем! Эти разрушители — ракеты сатаны!

— Значит, сбивать? — Иоанна была потрясена воинственностью батюшки.

— Скажем иначе — обезвреживать. Держать активную оборону.

— Но как, батюшка?

— Молись, Иоанна. Господь укажет.

Бесы. Филиппом, например, овладел бес стяжания. Перепродажа видеотехники, затем компьютеров, и вот он уже зарегистрировал фирму, открыл собственный магазин радиотехники и электроники, потом пошли филиалы, иномарки… Филя мотался по этим точкам и филиалам, ошалев от баксов, вояжей, контактов и контрактов… Пить он, правда, начисто бросил, но Лиза недолго радовалась — появился новый постоянный страх, что его убьют из-за денег, похитят детей — угрозы от всевозможных рэкетиров, и письменные, и телефонные, следовали одна за другой. Пару раз Филиппу пришлось участвовать в разборках, пока к счастью, кулачных, он ходил в тир и спортзал, изучал каратэ и восточные единоборства, а однажды был ранен в ногу. Пару раз пытались поджечь дверь квартиры.

Но Филипп от этих испытаний только борзел, стал разговаривать на «новорусском», завёл «крышу» из братвы и телохранителей бывшей «девятки», накачал мышцы, начал строить виллу в престижном посёлке — с бассейном и двухметровым кирпичным забором, настоящую крепость. Иоанне не верилось, что этот арийского вида, фирменно упакованный «качок» с ледяной сталью в глазах, жвачкой в зубах и пачкой баксов в бумажнике — её сын. Он был похож на отца, и внешне, и фанатичной страстью к «делу». И на бабку, её мать — каким-то всепожирающим внутренним огнём, до поры до времени едва тлеющим где-то в полешках души в ожидании чуда — будто в один прекрасный миг количество баксов обернётся неким качественным свершением — венцом изнурительной самосжигающей игры, в которую он всё больше втягивался.

Сталкивались они теперь обычно в дверях.