Дресс-код для жены банкира

— Немного, а иногда и вообще ни одного. Что с того? Эти люди были нужны, и я просто создавал тот антураж, который помогал усыпить их бдительность, заставить действовать в наших интересах.

— В каких именно?

— А я не знаю и не стремился узнать. Зачем?

Все это напоминало Юрину философию полного невмешательства.

— Я знаю еще одного человека, который никогда ни о чем не спрашивает…

— Юрий? Его мать всегда переживала, что он не унаследовал ее темперамента, жажды деятельности…

— Он-то, напротив, страшно рад этому обстоятельству. — Я вспомнила, с каким нескрываемым ужасом Юра рассуждал о страстных людях.

— Она сделала его карьеру, — продолжал тем временем Вадик, — и если бы все шло как надо, то у него было бы все отлично, и у меня тоже. — Тут он с некоторым даже негодованием воззрился на меня. — Чего не скажешь о тебе, но ты сама этого захотела.

— Скажи еще, что Антонов сел в тюрьму по моей милости. — Как-то странно получается, что все вокруг ни в чем не виноваты, а корень всех бед почему-то во мне. — Знаешь что, — решительно пресекла я этот разговор, — пойду я, что ли, переодеваться, отмачивать покупки и все такое. Кстати, возможно, это мой последний визит, потому что, если ничего не изменится, скоро у меня не будет средств на то, чтобы приобретать креативное prêt-à-porter.

— А ты приходи просто так, если, конечно, все мы будем живы-здоровы, — невозмутимо ответствовал кутюрье V. Kurakin. — Но, — тут он заговорил очень тихо, — если есть какие-то зацепки, нужно что-то делать. Потому что страшновато, знаешь ли, если честно. А ты не боишься?

— Боюсь, очень боюсь. — Я начала терять самообладание. — Мне все время не по себе, а тут еще я связана с Китом, то есть с Никитой, а он вообще непонятно что такое и не знаешь, чего от него можно ожидать. И сам он, возможно, боится, если, конечно, способен чувствовать что-то в этом роде…

— А разве вы с ним не… вместе?

— Тебе не кажется, что у меня достаточно хорошего вкуса и нормальных мозгов, чтобы не связываться с таким типом? — Тут я, возможно, слукавила, ведь было, было некое, скажем так, дуновение, но справедливости ради нужно заметить, что на момент нашего разговора все давно и бесследно прошло.

— Извини, извини, но я должен был спросить. И, в конце концов, ты могла это делать по необходимости…

— Не знала, что ты падок на такую убогую романтику. Конечно нет, с какой стати? Я ведь не юная дева, а, страшно сказать, женщина средних лет, особенно в его глазах. Зачем я ему сдалась, когда он может легко найти себе какую-нибудь восемнадцатилетнюю красотку на шпильках или даже несколько. А может, ты полагаешь, что я соблазнила его с целью проникновения в бандитское логово? Так знай, что у меня нет ни малейшего желания никуда проникать, даже если на кону моя собственная шкура.

— Да не думал я ничего такого. Просто Юра говорил… Приходил ко мне жаловаться, упрекал, что ты — моя большая тактическая или, не помню точно, стратегическая ошибка и что ты с ними двумя развлекаешься и получаешь удовольствие, и особенно от того, что они братья, хотя, — Вадик запнулся, — теперь-то мы знаем, что это не так, то есть никаких братьев нет.

— И еще мы знаем, что есть в этой истории персонажи, о которых ничего не известно. Я имею в виду не Алексея, хотя мы про него тоже ничего не знаем, а еще кого-то, кто замешан в убийстве Ирины.

— А он, Юра, все-таки в тебя влюбился, — вдруг ни с того ни с сего произнес Вадик. — Не допускал я никаких стратегических и тактических просчетов. И ведь все могло бы так прекрасно срастись: он банкир, ты супруга, у меня бизнес, у Ольги это ее общество гуманитариев, у гуманитариев деньги на жизнь, у Антонова новые проекты, и все мы дружно…

— И все вы дружно влюблены в Антонова, — перебила я, живо представив себе эту картину всеобщего благоденствия. — Все: и ты, и Ольга Арсеньевна, и Юра, и еще черт знает кто; а я на все это смотрю, и мне не жарко и не холодно.

— Да, пожалуй, получается неувязочка. — Вадик рассмеялся. — Не такой ты человек, и именно поэтому я еще надеюсь, что мы выкарабкаемся. Как ты думаешь, Валерик?

Я промолчала, потому что отнеслась к этому оптимистическому выводу довольно скептически.

— И тогда, — продолжил мой неизвестно почему воодушевившийся друг, — я сделаю тебе совершенно потрясное платье и мы отметим это событие!

— Ага, что-нибудь такое лаконичное, строгое, черное, аскетичное в плане выбора декоративных приемов…

— Ну, такое ты только что купила, а то другое, оно будет совсем в ином ключе. Ведь знаешь, кем ты будешь, если все это разрулится… — Он даже изобразил некий жест, похожий на воздевание рук. — Ты будешь королева, дива…

— По-моему, даму начинают называть дивой, когда ей уже хорошо за пятьдесят. Ты думаешь, что для решения этих проблем нам понадобится двадцать с лишним лет?