Дрессировщик. Приручение

И эта история со школой разозлила Суворова неимоверно. Не тем, что учиться девчонке оказалось нужным. А тем, что сам Игорь об этом не подумал. В принципе. О том, что подросткам положено учиться.

Вот что бесило: он сам себя чувствовал не готовым к тому, за что взялся. История с воспитанием из ребенка полезного человека казалась все более сложной и мутной. Слишком нюансов много вылезало, при каждом новом шаге.

И отказываться от идеи не хотелось: чересчур была заманчива.

Эти две крайности — желание отправить приемыша обратно, на холодную заправку, где и была подобрана, и самолюбивая цель — вылепить из нее нечто, полностью устраивающее самого Суворова, и очень для него полезное, — и заставляли его настроение метаться между плюсом и минусом. Делать неожиданные заявления. Принимать решения, которым сам удивлялся. Порой — бесился. Срывал недовольство самим собой на девчонке, Светлане, подчиненных. Но из раза в раз приходил к мысли, что девчонка у него останется, вместе с проблемами, что неизбежно создает. А Игорь справится. И поставленной цели добьется. Тоже, между прочим, полезный навык, который никуда от него не денется потом…

Иногда Суворов, не склонный к мистике, оккультизму, религиям и прочим бредням, подумывал, что эта несчастная Женя свалилась ему на голову не просто так. Видимо, кто-то свыше хотел над ним повеселиться, по принципу: "Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах".

Он категорически запрещал посторонним ходить в оранжерею. Знал, что ничем хорошим для растений это не закончится. Только гостей водил — редко, избранных, обязательно под присмотром. Личным.

Сам туда заходил часто. Особенно — по ночам, когда бессонница спать мешала, а к Тане ехать было поздно или лень.

Тихая уютная тень от ветвей и листьев, даже ночью подсвеченных специальными лампами, журчащий фонтанчик, чистый воздух, иногда благоухающий цветами, иногда — просто землей и зеленью… В закрытом от посторонних глаз углу у него стояло удобное кресло, где ночи проходили быстрее и приятнее, чем в душной и темной спальне.

Даже не удивился очень, когда однажды в ночи это кресло оказалось занятым. Причем — нагло, бесцеремонно и без всякого уважения к хозяйской мебели. Женя умудрилась влезть в него с ногами.

— И какого хрена?! — Чудом сдержался, чтобы не выругаться погрязнее. Воспитание сработало, неожиданно. Несмотря на то, что обошелся без мата, сам тон был обязан испугать девчонку. А та и не дернулась даже. Как сидела, носом уткнувшись в книгу, так и осталась. Даже голову не подняла.

— Эй, алё? Мадам, вы тут оглохли или оборзели, ненароком? — Подошел ближе и рявкнул громче. Снова — ноль реакции.

— Да какого же… — Такое равнодушие злило больше, чем вся остальная ситуация. Охамела девка, не иначе. Рванул еще ближе, не задумываясь, что сделает дальше.

И только на это движение девчонка среагировала. Дернулась, подняла голову, вжала ее в плечи, глаза огромными сделались, будто две плошки. И руки… руки у нее потянулись вверх, будто защищаясь. Все в ее позе говорило: готовится к удару и боится его.

Вся ярость в Суворове иссякла. Раздражение затихло, но не прошло.

— Ты тут оглохла, что ли?!

— Я… английский учу. Произношение и интонации в диалогах запоминаю… — Девочка, слегка придя в себя, вытащила наушники и повернула к нему книгу, демонстрируя текст, сплошь на иностранном языке. — Простите, пожалуйста, что не ответила…

— Ясно. Почему испугалась так? Думала, ударю? Тебя здесь обижает кто-то? — Он напрягся только от одного предположения, что кто-то из его людей мог быть жесток с девчонкой.

— Нет, что вы… Все очень добрые и внимательные, даже неудобно как-то становится. Обо мне никогда так не переживали в жизни… Даже мама с папой… — На этой фразе ее голос совсем поник, хоть и до того не был особенно звонким.

— Значит, у твоих родителей были другие заботы, более важные. — Он ответил фразой, к которой сам привык, с детства. Правда, Игорю было грех жаловаться на обеспечение. Больше всего и в детстве, и в юности, ему не хватало родителей рядом. Играющих, разговаривающих, ужинающих с ним за одним столом. Просто находящихся с ним в одной комнате. А разговоры с отцом — лучше бы их не было, избегал всю жизнь, как мог, этих наставлений и нравоучений. Вот бы в кино с ним хоть раз сходить… Но годам к пятнадцати он привык и запомнил: есть дела и более важные, чем сын. И попрощался с нелепыми претензиями. — Так почему, все-таки, испугалась?

— Привычка осталась, из детдома.

— Часто били? — Чувствуя, что разговор предстоит нелегкий, начал оглядываться, куда бы присесть поудобнее… Женя взгляд поймала, спрыгнула с кресла.

— Присаживайтесь, пожалуйста. Я же ваше кресло заняла. Но я, правда, не знала, что вы ночью прийти можете…

— Сиди уже. И не делай из меня совсем уж самовлюбленного придурка. Мой зад умеет и на других поверхностях держаться.

Он перетянул раскладное кресло, спрятанное за соседней лианой, ближе к месту, где уже обратно уселась Женя. Правда, на этот раз — более скованно: спина прямая, руки на коленях. Вся "наглая" расслабленность куда-то исчезла.