Древнеанглийская поэзия

Из сказанного вытекают и особые свойства поэтической речи. Границы между единицами языка, словами, и единицами речи, словосочетаниями, закономерно оказываются здесь подвижными, нечеткими. Слова могут создаваться эпическим поэтом в процессе творчества, а словосочетания, напротив, могут воспроизводиться как целостные единицы, унаследованные из традиции. О существовании таких традиционных словосочетаний, формул, нередко имеющих соответствия в поэзии других германских народов, было известно еще первым исследователям языка и стиля поэтических памятников. Но лишь совсем недавно, в 50е–60е годы нашего века, было открыто свойство аллитерационной поэзии, названное, с некоторым преувеличением, «сплошной формульностью»[257]. Исследователям удалось показать, что любая в принципе строка может найти свое подобие в других частях корпуса. Поэт, владеющий формульной техникой, оперирует не столько изолированными словами, сколько готовыми моделями, в которых отдельным словам уже заранее отведено место, соответствующее их звучанию и смысловой ценности. Такие, как правило укладывающиеся в краткую строку, формулы не должны пониматься как нечто застывшее, подобное штампам непоэтической речи. Напротив, они оставляют широкие возможности для варьирования: ср. простейший пример — варьирование формулы þaet wæs gōd cyning «то добрый был конунг» в «Беовульфе» (передать формульность в русском переводе, конечно, невозможно): þæt wæs gōd cyning — ас þæt wæs gōd cyning — wæs ðā frōd cyning — þā wæs frod cyning — þā gēn sylf cyning — sigerōf cyning (эта формула встречается лишь во второй краткой строке). Варьируя формулы, т. е. всякий раз как бы заново их восстанавливая, искусный поэт проявляет и возможности традиции, и свое мастерство.

В формульности наиболее ясно обнаруживает себя такая важнейшая для понимания всего поэтического искусства англосаксов его черта, как укорененность в устной эпической традиции. Но из рассказанного выше можно видеть, что это справедливо и для всех остальных элементов стиха и языка; во всех них звучание способствует выявлению значимостей, демонстрирует упорядоченность изображаемого эпического мира. Для аллитерационной поэзии, с ее непреложными, хотя и не сразу заметными правилами должны быть вдвойне справедливы слова М. М. Бахтина: «Эпическое слово неотделимо от своего предмета, ибо для его семантики характерна абсолютная сращенность предметных и пространственно-временных характеристик с ценностными (иерархическими)»[258]. И однако же, как мы знаем, традиционная форма уцелела на протяжении всей древнеанглийской эпохи, т. е. смогла так или иначе перейти на новые предметы. Отношение формы и содержания (о чем уже шла речь выше в связи с проблемой разграничения жанров) оказывается здесь, таким образом, парадоксальным, и перед исследователями встает задача разрешения этого центрального парадокса древнеанглийской поэтики.

Для филологов XIX — начала XX в. — тех, кто заложил основы научного изучения древнегерманской поэзии и кому мы обязаны первыми критическими изданиями текстов, — вопрос еще не стоял таким образом. Они видели свою первейшую задачу в том, чтобы установить происхождение памятников, а стало быть разъять, расчленить их на элементы, отделив «исконное» от всего, что представлялось в них результатом позднейших вставок и переработок. Единство памятника они искали в лучшем случае в его прошлом, и архаическим жанрам отдавалось безусловное предпочтение перед жанрами, возникшими в христианскую эпоху.

Открытие памятников как художественного единства, т. е. собственно как памятников искусства — это прежде всего заслуга исследователей новейшего времени: «Филология последних десятилетий подняла бунт против антикварного и позитивистского подхода, господствовавшего в XIX в., и сосредоточила свое внимание на вопросах интерпретации и оценки, всемерно подчеркивая особенности стиля отдельных произведений»[259]. Центр тяжести был решительно перенесен с вопросов истории на вопросы поэтики.

Обосновывая свою платформу, ученые этой плеяды исходят из презумпции, что, какова бы ни была предыстория памятников, они должны были восприниматься аудиторией (читателями) как целостная система. То, что понималось прежде как отдельные противоречия памятников, т. е. как нечто более или менее случайное (порча текста) или внешнее по отношению к их эстетике (отражение противоречий жизни), понимается теперь как парадокс этой художественной системы, который должен получить внутри нее то или иное разрешение. Подобно тому, как исследователи прошлого опирались на достижения сравнительно-исторического языкознания, новейшее литературоведение многим обязано успехам структурной лингвистики.