По мнению некоторых археологов эта религиозная пляска, исполненная евреями в пустыне, по подражанию культам египетским, как ни восставал против нее Моисей, сделалась центром всего ветхозаветного богослужения и его постоянной принадлежностью. Главный факт, приводимый в подтверждение этой гипотезы, заимствуется из истории перенесения ковчега из дома Аведдара[284]
. Когда несли ковчег, говорит писатель 2-й кн. Самуила, Давид бежал в такт изо всей силы пред Иеговою[285], одетый в льняной эфод. LXX, Вульгата и И. Флавий прибавляют, что ковчег сопровождался семью хорами. «Очевидно, говорит Вилькинсон, что пляска Давида стоит в таком же отношении к ковчегу и иудейскому культу, как пляска египтян к тельцу и культу Озириса». Но история перенесения ковчега в полном своем виде, как она рассказана в 6 гл. 2 кн. Самуила, не может служить основанием мысли Вилькинсона. Давид не изображает никаких мистических кругов или пируэтов египетских, а только в припрыжку бежит пред ковчегом. Употребленный для обозначения движений Давида в еврейском тексте глагол kirker употребляется у арабов для обозначения бега дромадеров, которые любят соразмерять свои шаги в такт музыки. Подобное выражение очевидно слишком недостаточно, чтобы обозначать собою богослужебную пляску, нераздельную с культом, которая необходимо предполагает особенный характер и, следовательно, особенные выражения, подобно тому как в Египте были особенные термины для храмовой пляски. Далее, по свидетельству источников, пляска Давида показалась странною жене его Мелхоле, делающей Давиду замечание такого рода: «вот как отличился ныне царь израильский, как какой нибудь фигляр»[286]. «Пусть я уничижусь, отвечает Давид, но я все-таки буду играть и плясать Иегове». Подобный упрек со стороны Мельхолы немыслим, если бы пляска была священною принадлежностью культа. На основании слов Мельхолы некоторые[287] выводили даже совершенно противоположное мнение, что пляска пользовалась общим презрением у иудеев, даже вне культа, хотя это положение не вытекает из хода библейской речи. Из слов Мельхолы видно только, что в ее глазах царю неприлично было в присутствии толпы в торжественной процессии производить, как говорит автор пола Мельхолы, des cabrioles un peu trop lestes[288]. Итак пляска Давида пред ковчегом была личным выражением живой радости и темперамента Давида и была возможна только за стенами храма, в процессиях, поскольку они были не только религиозными, но и гражданскими празднествами. Именно этот двойной характер ветхозаветных празднеств религиозный и гражданский мог служить поводом считать пляску, служившую собственно выражением гражданской радости, частью и религиозного культа.