Древнекитайская философия. Эпоха Хань

Вот почему правильный Путь служит разуму так же, как свет — человеческому глазу. Когда попадаешь в подземелье либо в темную комнату, [тебя] окутывает мрак и [ты] не в силах ничего разглядеть, но, когда зажгут яркие свечи, [из тьмы] выступят все предметы. Это [происходит] благодаря свету, источаемому огнем, и не является результатом зоркости глаз — ведь глаза делаются зрячими благодаря свету. Путь Неба и Земли, деяния духов незримы, но, изучив каноны мудрецов, постигнув тонкости правильного Пути, [можно] все узреть — в этом сила правильного Пути, а не разума. Опираясь на правильный Путь, человек делает себя знающим. Для того, кто ищет вещи в темной комнате, нет ничего лучше огня, для того, кто ищет правильный Путь, нет ничего лучше классических книг. Классические книги — это каноны, они созданы прежними мудрецами. Постигнув до тонкостей правильный Путь, мудрецы испытали его на себе, а потом захотели научить [других] направлять усилия на то, чтобы встать на правильный Путь. [Именно] для этого прежние мудрецы создали каноны и оставили [их] в наследство следующему поколению достойных мужей, точно так, как это сделал мастер Чуй, создав циркуль и угломер, отвес и плотницкий шнур и передав [их] в наследство последующим мастерам. Ведь сам Чуй был настолько искусен, что мог на глаз установить [правильность] окружности и квадрата, разумом определить [идеальную] поверхность и прямую линию, но он все равно создал циркуль и отвес, угломер и плотницкий шнур, чтобы таким путем передать знания потомкам. Даже если бы таким мастерам, как Си Чжун и Гун Бань[1136], довелось работать, как это делал Чуй, без этих четырех мерных инструментов, они определенно не справились бы с задачей; [теперь же] простые мастеровые, отмеряя циркулем, выправляя угломером, выравнивая отвесом, отмечая плотницким шнуром, приближаются к искусству Чуя. Чуй своим разумом создал циркуль и угломер, а мастера [после него] с помощью циркуля и угломера стали делать [такое], что под стать замыслам самого Чуя. Поэтому последующие мастера с помощью мерных инструментов становятся похожими на Чуя.

Мудрость прежних мудрецов была такова, что разумом они постигали духов, их природа соответствовала нормам морали. Они создали канонические книги, чтобы оставить [их] потомкам. Если достойный, благородный муж забросит учебу и станет поступать в соответствии со своей сущностью, [он] определенно ничего не достигнет; но если он станет учиться у наставника и поступать в соответствии с канонами, по мудрости и просвещенности, по добродетелям и долгу [он] приблизится к [мудрецам]. Прежние мудрецы своим разумом создали каноны [для того, чтобы] потомки, пользуясь этими канонами, поступали в соответствии с разумом мудрецов. Вот почему достойные люди, изучающие каноны, по своим добродетелям близки к мудрецам. В «Ши цзине» говорится:

Глядя ввысь на гор вершины,
Шагай все вперед по широкой тропе[1137]

.

И далее:

Каждый день успеха добейся,
Каждый месяц продвинься вперед,
Усердно учись и свет источай постоянно[1138]

.

Поэтому для тех, кто грезит подвигами, мечтает о прославлении добродетели, нет ничего лучше, чем учение.

Подглава «Гибельное расточительство»

Правитель считает пределы четырех морей[1139] семьей и планирует [жизнь] всех людей. [Если] один пахарь забрасывает ниву, в Поднебесной появляются голодные, [если] одна женщина перестает ткать, в Поднебесной появляются терпящие холод.

Ныне многие оставляют землепашество, шелководство, стремятся заняться торговлей, поэтому [купеческие] повозки, влекомые буйволами, лошадьми, запрудили дороги, бездельники, бродяги наводнили города и мошенничают [там]. Тех, кто занят основным делом[1140], стало меньше, [зато] выросло число едоков. «Процветающая, крепкая столица — это центр всего государства»[1141]. Посмотрим на Лоян[1142]: торговцев [здесь] вдесятеро больше, чем землепашцев, никчемных бездельников вдесятеро больше, чем торговцев. На одного пахаря [приходится] сто едоков, на одну ткачиху — сто [жаждущих] одеться. [Но] разве один может содержать сто [человек]? В Поднебесной сотни областей, тысячи уездов, десятки тысяч городков, и, если такое положение всюду, разве возможно, чтобы люди всем обеспечили [друг друга]? Разве возможно, чтобы не было страдающих от голода и холода? Когда голод и холод приходят вместе, разве [люди] не могут решиться на худое? А ведь тот, кто творит худое, — разбойник. [Если] разбойников [становится] много, разве могут чиновники не ожесточиться? [Если] жестокость усиливается, разве низам возможно не роптать? [Если] ропщущих [становится] много, признаки смуты налицо. [Когда] низы едва влачат жизнь, а небо ниспосылает бедствия, государству грозит опасность.