Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1

Взял я кадило, и покадил образы и беснова, и потом ударился о лавку, рыдав на мног час. Возставше в третьие ту же Василиеву речь закричал к бесу: «Изыди от создания сего!» Бес же скорчил в кольцо брата и пружався, изыде и сел на окошке. Брат же быв яко мертв. Аз же покропил ево святою водою, он же, очхнясь, перстом мне на окошко, на беса сидящаго, указует, а сам не говорит: связавшуся языку его. Аз же покропил водою окошко — и бес сошел в жерновый угол. Брат же паки за ним перстом указует. Аз же и там покропил водою — бес же оттоля пошел на печь. Брат же и там ево указует — аз же и там тою же водою. Брат же указал под печь, а сам прекрестился. И я не пошел за бесом, но напоил брата во имя Господне святою водою. Он же, вздохня из глубины сердца, ко мне проглагола сице: «Спаси Бог тебя, батюшко, что ты меня отнял у царевича и у двух князей бесовских! Будет тебе бить челом брат мой Аввакум за твою доброту. Да и мальчику тому спаси Бог, которой ходил во церковь по книгу и по воду ту святую, пособлял тебе с ними битца. Подобием он, что и Симеон, друг мой. Подле реки Сундовика меня водили и били, а сами говорят: „Нам-де ты отдан за то, что брат твой на лошедь променял книгу, а ты ея любишь, так-де мне надобе поговорить Аввакуму, брату, чтоб книгу ту назад взял, а за нея бы дал деньги двоюродному брату“». И я ему говорю: «Я, реку, свет, брат твой Аввакум!» И он отвещал: «Какой ты мне брат? Ты мне батько! Отнял ты меня у царевича и у князей; а брат мой на Лопатищах живет, будет тебе бить челом». Вот, в избе с нами же, на Лопатищах, а кажется ему — подле реки Сундовика. А Сундовик верст с пятнатцеть от нас под Мурашкиным да под Лысковым течет. Аз же паки ему дал святыя воды. Он же и судно у меня отнимает и съесть хочет: сладка ему бысть вода! Изошла вода, и я пополоскал и давать стал; он и не стал пить. Ночь всю зимнюю с ним простряпал. Маленько полежав с ним, пошел во церковь заутреню петь. И без меня паки беси на него напали, но лехче прежнева. Аз же, пришед от церкви, освятил его маслом, и паки беси отидоша, и ум цел стал. Но дряхл бысть: от бесов изломан. На печь поглядывает и оттоле боится. Егда куды отлучюся, а беси и наветовать станут. Бился я з бесами, что с собаками, недели с три за грех мой, дондеже книгу взял и деньги за нея дал. И ездил ко другу своему, Илариону-игумну, он просвиру вынял за брата[439]. Тогда добро жил, — что ныне архиепископ резанской, мучитель стал християнской. И иным друзьям духовным бил челом о брате. И умолили о нас Бога.

Таково-то зло преступление заповеди отеческой! Что же будет за преступление заповеди Господни? Ох, да только огонь, да мука! Не знаю, как коротать дни. Слабоумием обьят и лицемерием, и лжею покрыт есм, братоненавидением и самолюбием одеян, во осуждении всех человек погибаю. И мняся нечто быти, а кал и гной есм, окаянной, — прямое говно. Отвсюду воняю — и душею, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиниями в конурах, так же и оне воняют. Да псы и свиньи по естеству, а я чрез естество от грех воняю, яко пес мертвой, повержен на улице града. Спаси Бог властей тех, что землею меня закрыли! Себе уже воняю, злая дела творяще, да иных не соблажняю. Ей, добро так!

Да и в темницу ко мне бешаной зашел, Кирилушком звали, московской стрелец, караульщик мой. Остриг ево аз и платье переменил: зело вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живем, да Христос с нами и Пречистая Богородица. Он, миленькой, бывало, сцыт под себя и серет, а я ево очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет, — диявол сон ему наводит, — и я чотками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется, за мною стоя. И егда правило скончаю, он и паки бесноватися станет. При мне беснуется и шалует, а егда пойду к старцу посидеть в ево темницу, а Кирила положу на лавке, и не велю вставать ему, и благословлю его. И докамест у старца сижу, лежит и не встанет, за молитв старцовых, Богом привязан, — лежа беснуется. А в головах у него образы, и книги, и хлеб, и квас, и прочая, а ничево без меня не тронет. Как прииду, так встанет, и дьявол, мне досаждая, блудить заставливает. Я закричю, так и сядет. Егда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а егда пред обедом «Отче наш» проговорю и ястие благословлю, так тово брашна и не ест — неблагословеннова просит. И я ему напехаю силою в рот, так и плачет, и глотает. И как рыбою покормлю, так бес в нем вздивиячится, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плакав пред Владыкою, опять стягну постом и окрочю ево Христом. Таже маслом ево освятил, и от беса отрадило ему. Жил со мною с месяц и больши. Перед смертью образумился. Я исповедал ево и причастил, он же и преставися потом. Я, гроб и саван купя, велел у церкви погребсти и сорокоуст[440] по нем дал. Лежал у меня мертвой сутки в тюрьме. И я, ночью встав, Бога помоля и ево, мертвова, благословя, поцеловався с ним, опять лягу подле нево спать. Товарищ мой миленькой был. Слава Богу о сем! Ныне он, а завтра я так же умру.