Древняя Греция. Книга для чтения

Перикл заинтересовался рассказом и пожелал услышать стихи мальчика. Юный Антифонт вышел на середину комнаты и стал декламировать стихи собственного сочинения.

Когда бы был умен родитель мой,
Меня учить наукам он не стал бы,
Но сделал бы выносливым и сильным,
Чтоб я среди несчастий, бед и бурь
Мог выстоять с спокойным, твердым сердцем.
Он лучше б научил меня искусству,
Подобно зверю, голод выносить,
Одной водою жажду утоляя,
Ни холода, ни зноя не бояться
И тени не искать, таясь от солнца.
Но, точно сон, проходят годы детства.
Судьба превратна: может так случиться,
Что скоро мне придется это все
Перенести. Искусство же Орфея[32]
И сладкий голос Муз не могут брюха
Наполнить и унять! Желудок нам
Свои диктует строгие законы.

— Стихи звучны, — сказал Перикл. — Но откуда у тебя такие мысли? Твои родители богаты, тебе никогда не придется переносить то, о чем ты говорил. И почему ты не хочешь изучать законы нашей страны?

— Если отцовское богатство сохранится и моя доля перейдет ко мне, я буду богат и без изучения законов. А если случится беда и я стану бедным, знание законов мне не поможет.

— Каждый гражданин, как бы он ни был беден, должен знать законы своей страны.

— Но я не понимаю, что такое закон! Не можешь ли ты объяснить мне, что это значит?

— Конечно, могу, — ответил Перикл. — Это совсем просто. Закон — это все, что народ, собравшись вместе, постановляет, решает и записывает, что следует и чего не следует делать.

— Но не потому ли хорош закон, — спросил Антифонт, — и не потому ли мы подчиняемся ему, что он учит нас делать хорошее, а не плохое?

— Клянусь Зевсом, юноша, только поэтому!

— Ну, а если сходятся на собрание для вынесения письменных постановлений лишь немногие богатые люди, там, где у власти не демократия, а олигархия?

— Все то, — ответил Перикл, — что постановит и письменно изложит высшая власть в государстве, называется законом.

— Значит, если тиран захватит власть в государстве и станет предписывать гражданам, что им делать, это тоже закон?

— Да, если это предпишет тиран, пока он у власти, это тоже закон, — отвечал Перикл.

— Ну, а что же такое насилие и беззаконие, Перикл? Не будет ли беззаконием такое положение, когда сильнейший притесняет слабейших, заставляя их не путем убеждения, а путем насилия делать, что ему угодно?

— Именно так, — сказал Перикл. — Я беру обратно свои слова относительно тирана. Издаваемые тираном приказы не законы, а беззаконие.

— Но почему же? Ведь люди, которые имеют власть при тиране, одобряют его приказы, а до остальных ему нет дела.

— Как это нет дела? — вспылил Перикл. — Все, к чему небольшая кучка людей вынуждает народ против его воли, — насилие, а не закон!

— Но ведь у нас, в Афинах, — возразил Антифонт, — большая часть населения — рабы и метеки. А разве их приглашают на народное собрание; разве, когда народное собрание принимает законы, оно спрашивает у рабов и метеков, одобряют ли они эти законы? Значит, ваши постановления, согласно твоим же словам, не законы, а беззаконие и насилие!

— Ловко сказано, — недовольно ответил Перикл. — Ты искусный спорщик, но какие же уважающие себя граждане станут спрашивать мнение рабов? В молодости я тоже был силен в подобных спорах; я также умничал, как ты теперь.

— Как жаль, что я беседую с тобой теперь, а не тогда, когда ты был молод! — скромно сказал мальчик.

Старик Андокид, желая перевести неприятный для Перикла разговор на другую тему, сказал Антифонту:

— Обычно на пирах мальчики не философствуют, а, взяв в руки ветку лавра, поют что-нибудь поучительное из трагедии. Спой хотя бы из трагедии любимого тобой поэта Еврипида песнь о том, как надо «чтить богов бессмертных, родителям почтенье воздавать», дальше ты сам знаешь.

— Хорошо, я спою из Еврипида, но не эту, а другую песню.

И, взяв лавровую ветвь в правую руку, мальчик стал петь: