Столь позднее формирование геральдики можно было бы связать с влиянием чужеземных традиций. Влияния в этом процессе, несомненно, сыграли свою роль, но существенно, что на печати 1577 г. наряду с ливонскими гербами, представленными, согласно западноевропейской традиции, на щите, русские эмблемы (за исключением московской на груди орла) представлены без щитов. Таким образом, русские территориальные эмблемы этого времени сознательно отличались оформлением от имеющихся на той же печати геральдических эмблем западноевропейского образца и не были простыми подражаниями. То, что их называют «печатями», позволяет видеть прообразы этих эмблем в сюжетах и композициях на печатях и монетах XIV–XV вв. Действительно, там мы видим и двуглавого орла, и всадника, и ряд зооморфных образов (которые на печати 1577 г. составляют большую часть эмблем).
Наряду с образами монет и печатей, эмблематического значения не чужд и одновременный им зооморфный декор прикладного искусства. Об этом свидетельствует наличие двуглавых орлов в составе богатейшего набора звериных образов на резных посохах — регалиях Ивана III (Чернецов А.В., 1986, табл. 15, 19,
В древнерусском прикладном искусстве и эмблематике до середины XVI в. отсутствуют такие условные изображения, как звери и чудовища в коронах, с оружием, за исключением тех из них, которые представлены с человеческими головой или торсом. Между тем с середины XVI в. подобные образы широко входят в русскую эмблематику (Иванов П., 1858, табл. VI,
Изображения животных с оружием или регалиями воспринимались как чисто символические, вполне условные. Отсутствие таких образов в древнерусском искусстве домонгольского времени, а также XIV–XV вв. и появление их в середине XVI в., очевидно, отражает переход к подобному их восприятию. До этого хронологического рубежа образы животных и чудовищ, по-видимому, имели, помимо символического значения, также и буквальное, как, например, изображения «тварей», считавшихся реально существующими. При этом художники избегали того, что им представлялось невозможным (оружие и регалии у животных).
Реальность существования тех или иных образов изобразительного искусства действительно занимала людей Древней Руси. Известно, что апокриф о Китоврасе осуждался отчасти потому, что он «не бывал на земли» (Пыпин А., 1862, с. 27, 29, 52). Еще в XVII в. осуждались изображения «воображаемых» (т. е. воспринимающихся как фантастические, сказочные) животных (Буслаев Ф.И., 1866, с. 23). В стихотворении того же времени при упоминании иппокентавра Карион Истомин оговаривается, что это «создано животно» (т. е. реально существующее — Тарабрин И.М., 1916, с. 285). Еще один текст XVII в. сообщает о реальности кентавра, изображавшегося в виде зодиакального Стрельца, но в то же время поясняет, что лука у него нет и быть не может (Карпов А.П., 1877, с. 276).
Таким образом, одновременное со становлением на Руси геральдики распространение чисто условных образов животных и чудовищ, не имеющих антропоморфных черт, с оружием и регалиями можно связывать с разрушением более архаичной символики, основанной на использовании образов, реальность которых сомнению не подвергалась.
Помимо зооморфных изображений, в прикладном искусстве домонгольского времени светские сюжеты представлены также фигурами людей, многочисленными, в частности, на серебряных браслетах-обручах: это сцены пиров и празднеств — танцоров и танцовщиц, музыкантов, сцены винопития. По мнению Б.А. Рыбакова, эти изображения можно связывать с аграрными языческими праздниками — русалиями (Рыбаков Б.А., 1967). Отметим, что сходные образы встречаются в книжном тералогическом орнаменте XIV в. В то же время ни на стенах соборов, ни на монетах и печатях, ни на посохах-регалиях конца XV в. таких изображений нет. Очевидно, официальная феодальная символика сознательно чуждалась подобных образов.
Глава 14
Русские вещи и мастера в Золотой Орде