Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

В Чернигове своего часа ждал Изяслав Давыдович, отнюдь не простивший Юрию свое изгнание из Киева. Он начал замышлять против Мономашича буквально сразу же после того, как уступил ему киевский стол, из-за чего Юрию уже во второй половине 1155 г. пришлось приводить его к крестному целованию под угрозой применения силы. Но присяга образумила Изяслава Давыдовича лишь в том смысле, что он стал действовать против великого князя с большей осторожностью. В начале 1157 г. ему удалось сколотить широкую коалицию из всех недовольных Юрием князей: Ростислава Смоленского, его сыновей и обоих Изяславичей. Из крупных игроков один Святослав Ольгович остался в стороне от заговора, заявив Изяславу: «Хресть есмь целовал к нему [к Юрию], а не могу без вины на нь въстати». Однако чем-либо помочь великому князю он тоже не удосужился.

Выступление мятежников ускорила одна неприглядная история, в которую оказался замешан великий князь. Находясь вместе с Юрием под стенами Владимира-Волынского, Ярослав Галицкий упросил своего союзника выдать ему опасного соперника — Ивана Ростиславича Берладника, который, как мы помним, с 1149 или 1150 г. состоял на службе у Мономашича (см. с. 240). Дорожа дружбой с галицким князем, Юрий поторопился исполнить его просьбу, несмотря на то что в Галиче Берладника, очевидно, ожидала смерть. В конце зимы 1157 г. закованного Ивана Ростиславича доставили из Суздаля в Киев, где уже находился галицкий воевода Константин Се-рославич, приехавший за пленником с «многой дружиной». Позорная сделка не состоялась только благодаря открытому протесту церкви. Митрополит Константин и игумены киевских монастырей заступились за несчастного Берладника, обратившись к великому князю с гневным обличением: «Грех ти есть. Целовавши к нему хрест, держиши в толице нужи [в такой нужде], а и еще хощеши выдати на убиство».

Побоявшись ссориться с духовенством, Юрий отправил пленника назад в Суздаль. Но на обратном пути конвой был внезапно атакован черниговской дружиной. «Мужи» Изяслава Давыдовича отбили Берладника и доставили его в Чернигов, где пленник был немедленно освобожден. Летопись молчит о мотивах, которыми руководствовался черниговский князь. Должно быть, он рассчитывал этим благородным поступком завоевать симпатии киевлян, а заодно и вбить клин между великим князем и Ярославом Галицким.

Так или иначе, но жребий был брошен. Во второй половине мая 1157 г. противники Юрия обнажили мечи. «И сложи Изяслав путь с Ростиславом и со Мьстиславом на Гюргя, — пишет киевский летописец, — и пусти Ростислав Романа, сына своего, с полком своим, а Мьстислав поиде из Володимиря». Но в тот самый день, когда черниговский князь велел трубить поход, в Чернигов прибыло киевское посольство с вестью: «Поеди, княже, Киеву. Гюрги ти умерл». Изяслав, по словам летописца, «прослезивъся, и руце воздев к Богу, и рече: «Благословен еси, Господи, оже мя еси росудил с ним смертью, а не кровопролитьем».

Смерть застала Юрия посреди забав и развлечений. По сообщению Киевской летописи, 10 мая, в пятницу, великий князь пировал у «осменика»[325] Петрилы, и «в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии…». Густынский летописец добавляет, что причиной княжей «болести» были обильные возлияния за столом: «Юрий Киевский, утешаяся со своими, упився без меры и от сего пития разболеся». Вечером 15 мая Юрий скончался и на следующий день был похоронен в монастырской церкви Святого Спаса на Берестовом. «И много зла створися в тъ день, — пишет киевский летописец, — розграбиша двор его Красный, и другыи двор его за Днепром разграбиша, его же звашеть сам Раем, и Василков двор, сына его, разграбиша в городе, [и] избивахуть суждалци по городом и по селом, а товар их грабяче».

Впервые похороны князя на Руси сопровождались такими массовыми волнениями и погромами, что само по себе нелестно характеризует порядки, царившие в Юрьевом «раю». Изяслав Мстиславич когда-то выразил одному из Юрьевичей общее мнение князей «Мстиславля племени» о его отце: «Всех нас старей отец твой, но с нами не умеет жить». Точно так же Юрий не умел ужиться и с киевлянами. Заняв Киев по праву старейшинства, он и не подумал о том, чтобы стеснить свою власть заключением ряда с городским вечем. На киевском столе Юрий оставался суздальским князем, пришельцем, имевшим опору только в своей дружине, которая смотрела на Киев как на военную добычу и обогащалась за счет киевлян как за спиной князя, так и с его ведома[326]. Да и сам Юрий, похоже, больше всего заботился о пополнении своей княжеской казны. Во всяком случае, последний пир великого князя на дворе у таможенного сборщика недвусмысленно свидетельствует о его социальных и административных предпочтениях^{167}. Неудивительно, что озлобленные киевляне отказали Юрию в посмертном праве покоиться в соборе Святой Софии, рядом с могилой его отца, столь любимого ими Владимира Мономаха.

История так и запомнит Юрия пирующим — только не в любезном его сердцу Киеве, а на далекой «залесской» окраине Руси, в славном сельце по имени Москов.