Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

А и ты ли не хощеши здеся хлеба моего дать?» Но Изяслав «не послуша словес сих, надеяся на множество вой». Олег же надеялся на свою правду, говорит летописец, потому что теперь, притязая на Муром, отчину своего отца, он был в своем праве. 6 сентября разыгралась «лютая» битва, в которой Изяслав был убит; войско его разбежалось — кто в лес, кто в город. Олег победителем вошел в Муром, перехватал воинов Изяслава и заковал их в цепи. В скором времени ему сдались Суздаль и Ростов, после чего Олег сделался хозяином всей северо-восточной окраины Русской земли: «И перея всю землю Муромску и Ростовьску, и посади посадникы по городом, и дани поча брати».

Пуститься во все тяжкие Олега побудило то, что Чернигов был снова потерян для него. Татищев сообщает, что еще под Стародубом Святополк и Владимир договорились между собою отдать Чернигов Давыду, а «Олгу для его беспокойств Муром», «но сего Олгу до съезда не объявили». Действительно, в письме самого Мономаха к Олегу, написанном в конце 1096 или в начале 1097 г., есть строки, подтверждающие как наличие договоренности о переводе Олега в Муром (правда, из слов Мономаха следует, что это решение Олегу все-таки «объявили»), так и факт переговоров с Давыдом — очевидно, по поводу черниговского стола. «Что ты хочешь теперь взять насилием, — пишет Мономах, — то мы, милосердствуя, давали тебе и у Стародуба, отчину твою [имеется в виду Муромо-Рязанская земля]; Бог свидетель, что мы рядились с братом твоим [Давыдом], да он не мог рядиться без тебя. И мы не сделали ничего дурного, но сказали ему, посылай к брату, пока не уладимся». Но Олег, по-видимому, не желал получать отчины из милости, словно бедный родственник, и стремился то ли выкроить для себя новое княжество на берегах Оки и Волги, то ли просто нахватать впрок чужих земель, чтобы затем, на «поряде» с Мономахом, выменять на них свою черниговскую отчину[160].

После гибели Изяслава в дело вмешался его старший брат, новгородский князь Мстислав, который вызвался быть посредником между своими родным и крестным отцами[161]. Новгородские послы, прибывшие в Ростов, передали Олегу его слова: «Иди опять [назад] к Мурому, а в чужей волости не седи; аз же пошлю с молением отцю моему, и смирю тя с ним». Смерть Изяслава, обещал Мстислав, не будет поставлена в вину Олегу: «Аще и брата моего убил еси, то же есть не дивно, в ратех бо и цари и мужи [знатные люди] погыбают».

Держа слово, Мстислав отписал отцу, и вскоре Олег получил от Мономаха примирительное послание. Владимир признавался, что взялся за перо после тяжелой душевной борьбы: душеспасительные мысли боролись в нем с сердцем, ожесточенным гибелью сына, «и одолела душа сердце мое, потому что все мы тленны, и я размышляю, как предстать перед страшным судьею, не покаявшись и не примирившись между собою. Ибо кто молвит: «Бога люблю, а брата своего не люблю» — ложь это»[162]. И еще: «Если не отпустите прегрешений брату, то и вам не отпустит Отец ваш Небесный»^{84}. Последним доводом стало для него письмо Мстислава: «А написал я это тебе, потому что понудил меня к тому сын твой крестный, который сидит рядом с тобой. Прислал он ко мне мужа своего с грамотой, написав: «Уладимся и помиримся, а братцу моему [Изяславу] суд пришел. А мы не будем за него местники, но положимся во всем на Бога. Они [то есть Олег и Изяслав] станут сами на суд перед Богом, а мы Русской земли не погубим». И я, видя смирение сына своего, умилился и, устрашившись Бога, подумал: «Он в юности и неразумии своем так смиряется — на Бога все возлагает, а я что делаю? Грешный я человек, грешнее всех людей!»

Далее Мономах убеждал Олега также отказаться от корыстных помыслов, напоминая о бренности жизни: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они взяли с собой [на тот свет], кроме сделанного для души своей?.. Когда убили дитя мое и твое[163], у тебя на глазах, следовало бы тебе, увидев кровь его и тело увянувшее, как цветок, только что раскрывшийся, как агнца закланного, сказать, стоя над ним, вдумавшись в помыслы души своей: «Увы мне, что я сделал! Воспользовавшись его несмышленостью, ради неправды света сего призрачного принял я грех на себя, а отцу и матери его причинил слезы! Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную… Если бы ты тогда сделал по своей воле — Муром взял, а Ростова бы не занимал, и послал бы ко мне, то мы на том бы и уладились. Но сам рассуди: мне ли было достойно послать к тебе, или тебе ко мне? Если бы ты велел сыну моему: «Посоветуйся с отцом», я бы десять раз к тебе послал».