Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо

Все это способствовало тому, что Печерский монастырь вступил в политическое противостояние с великим князем. По свидетельству той же повести о Прохоре-лебеднике, игумен Иоанн обличал Святополка «несытьства ради, богатьства и насилиа ради» и был за это заточен в Турове. Помимо огромного духовного авторитета, политическое значение Печерского монастыря поддерживалось еще и тем немаловажным обстоятельством, что в его стенах со времен Ярослава велось русское летописание. Здесь создавались и разрушались княжеские репутации. Святополк покусился и на эту идеологическую привилегию Печерской обители. По его распоряжению ведение летописи было передано в руки игумена Михайловского монастыря на Выдубичах[204] Сильвестра, который отредактировал Повесть временных лет в благоприятном для Святополка духе. В частности, было подчеркнуто благочестие великого князя и совершенно опущена его ссора с Печерским монастырем. Вместе с тем Святополк постарался вернуть расположение печерских старцев. По его почину в 1108 г. митрополит с епископами совершили канонизацию преподобного Феодосия Печерского, ставшего третьим (после Бориса и Глеба) русским святым, официально признанным византийской духовной иерархией[205]. С тех пор, пишет Сильвестр, когда Святополк отправлялся на войну или еще куда-нибудь, то обязательно заходил прежде в Печерский монастырь поклониться гробу святого Феодосия и взять благословение у игумена. Однако эти знаки внимания никак не повлияли на неприязненное отношение к нему печерских монахов. Лишенные возможности выразить свой взгляд на Святополка через летописание, они развили его в ряде произведений житийной литературы, вроде упомянутых выше рассказов Киево-Печерского патерика, где, между прочим, содержится прямое обвинение Святополку в ослеплении Василька Ростиславича. Не менее показательно законченное до 1113 г. «Сказание о Борисе и Глебе», в котором Святополк Окаянный оказался «награжден» многими биографическими чертами его здравствующего тезки, а в сцену убийства святого Бориса были внесены бросающиеся в глаза параллели с летописным рассказом об ослеплении несчастного Василька^{107}. В свете этого понятно, почему Святополк Изяславич совершенно забросил начатое до него строительство каменного храма Святых Бориса и Глеба в Вышгороде, несмотря на выгоду, которую вроде бы несла ему идеология «послушания брату старейшему», связываемая с культом святых братьев. В рассказе о создании вышгородского храма (в составе Успенского сборника) многозначительно замечается, что при Святополке «бысть забвение о церкви сей». А одним из первых чудес, приписанных Борису и Глебу, стала история освобождения ими двух «мужей», невинно заточенных Святополком Изяславичем.

После 1116 г., когда работа над составлением летописного свода снова была поручена печерским книжникам, они выправили Повесть временных лет таким образом, что Святополк почти совершенно исчез в густой тени, отбрасываемой монументальной фигурой Владимира Мономаха, «чудного» князя и «доброго страдальца за Русскую землю». Первому оставили великое княжение, второму — великие дела. В результате Святополк предстал в летописи не более чем номинальным правителем при мудром поводыре — Мономахе, что дало повод Татищеву утверждать даже, что «ежели бы Владимир его не охранял, то б давно Киева Святославичами лишен был»^{108}.

Однако факты не подтверждают мнения о Святополке как о слабом, безвольном князе. Да, он часто уступал Владимиру, но тем не менее никогда не был послушной марионеткой в его руках. У Святополка, несомненно, были собственные политические интересы (пускай и не всегда благородные), своя точка зрения по тем или иным государственным вопросам (хотя и не всегда правильная) и достаточно решимости, чтобы проводить в жизнь свои намерения. Примеров тому вполне достаточно даже в промономаховой редакции Повести временных лет. Так, в 1093 г.. когда после смерти Всеволода Ярославича перед Святополком и Владимиром встал вопрос, заключать с половцами мир или нет, именно по настоянию великого князя и вопреки желанию Мономаха было решено дать степнякам бой. Спустя два года Святополковы послы убедили Владимира пойти на убийство Итларя и Кытана. Со слов самого Мономаха известно, что во время войны 1099 г. с Ростиславичами Святополк с «братьей» звал его присоединиться к союзу против галицких князей, грозя в противном случае своеобразным остракизмом: «Аже ли не поидеши с нами, то мы собе будемь, а ты собе».