Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Мы видим, что до XV в. слова почти не изменяли своих значений, их значения были как бы «впаяны» в вещь, являясь знаками «своих» вещей. Это их имена. Предметные значения стали изменяться вместе с изменением самих вещей, и собственное, свое значение теперь оказалось у каждого слова отдельно, независимо от слов соседних, с которыми совместно они и составляли «понятие», и независимо от вещи, на которую данное слово указывало. Исходный синкретизм смысла разрушен, развиваются содержательные формы любого отдельного слова, уже вне традиционного текста, и каждое из слов получает собственное свое значение.

Извлеченные из вещного мира признаки обобщены, отчуждены в словесной форме и теперь предстают как всеобщие качества, данные в опыте, но через их идею.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ЧЕСТЬ И СУДЬБА

Личность есть единство судьбы. Это основное ее определение... История есть судьба человека. Трагическая судьба.

Николай Бердяев

ПРАВДА И СПРАВЕДЛИВОСТЬ

По верному суждению русских мыслителей, вдумчиво обращавшихся со словом родного языка, истина «правды» символична, поскольку многослойно выражает сразу несколько идей, накопленных и собранных в результате многовековых осмыслений коренного требования нравственности. Для Петра Лаврова полезное, истинное и справедливое суть три ипостаси правды; Владимиру Соловьеву ясно, что существуют правда-истина в законе и правда благодати, переходящая в любовь; Василий Розанов критичен в отношении к «истине» (это просто «мелькание»), тогда как правда для него — это добро и дело; народник Николай Михайловский различает правду-истину и правду-справедливость, а Сергей Булгаков добавляет сюда еще и правду-мощь. Ту самую высшую правду, которая определяет достоинства всех прочих «правд». Если собрать все такие высказывания, интуитивно определявшие триипостасную сущность «правды», проявится именно тройственная сопряженность близких по смыслу этических признаков, выразительно представленных в определениях, выделенных в корне «прав»: правый, правдивый, праведный. Эти определения, обнажив внутренний смысл корня слова, и наталкивали на мысль о различных сущностях «правды», понимаемых русским человеком в разные времена. Народник Николай Шелгунов о «правде» русского человека выразился так: «В правде его искренность, в правде нравственность, в правде его объективность. И опять — что же такое правда?» Правый — искренний, правдивый — объективный, праведный — нравственный (справедливый). Конечно, все признаки «правды», представленные здесь, целиком идеальны, к ним стремятся, они определяют поведение и поступки. Они этичны.

В старославянских памятниках Х-ХІ вв. употреблено сорок три слова с корнем прав-, и все они так или иначе контекстно связаны со словами путь, стезя и другими, обозначавшими движение, перемещение в пространстве. Слово правьда в этих источниках использовано около двухсот раз; основное значение его — ‘справедливость’ и ‘правдивость’, что понятно: все старославянские памятники — переводы греческих христианских текстов. Справедливость и искренность в поведении воспринимались (и передавались в соответствии с греческими словами) как прямое и правильное движение души (Цейтлин, 1980, с. 59-64). Исконное значение корня прав ‘прямой, ровный’, т. е. по сути ‘правильный’, на этой основе и развиваются производные слова, каждое из которых уточняет какой-то конкретный смысл корня: правило, правыни, правость, правота, правьда...

Действительно, самым древним является представление о направлении чисто физического перемещения в пространстве: правый — прямой и открытый. Неопределенность многих выражений не позволяет точно установить их конкретный смысл. Например, в «Успенском сборнике» конца XII в. в молитве: «Слава ти, Христе, иже направи на правый путь...» (Усп. сб., 49). Путь, разумеется, прямой, но направляют-то на правильный путь, а в данном контексте, учитывая обращение, речь несомненно идет о том, что лучше было бы определить как праведный. Неопределенность выражения сохранялась до XV в., и даже в текстах Епифания Премудрого мы встречаем традиционные формулы этого рода: «Буди ревнитель право живущимъ», «добрый пастырь, правый учитель, нелестный наставник» (Жит. Сергия, 9, 94).