Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Еще раз просмотрим движение смысла в старинном слове вина: воинский страх, который испытывается в варварской массе людей; затем — опасение греха, которым может стать даже слово; в начальный период истории восточных славян — ответственность за личное действие (потому что грех обозначен уже другим словом: извѣтъ и под.), ибо личное участие в деле стало восприниматься как личная ответственность; и, наконец, само воздаяние за эти поступки, в каком бы виде оно ни последовало. Всюду, на всех этапах развития смысла заметна конкретность переживания вины, хотя и осуществляется это переживание в разных социальных условиях. Каждый раз уточнение смысла слова связано с включением в ряд новых слов: грѣхъ, извѣтъ, затем и мыто и т. д., — которые последовательно снимают с многозначности слова вина признак за признаком, разрушая его неясность и многоликость. Вина и сегодня — проступок, но не действие само по себе, а осмысление уже произведенного действия, анализ его, рефлексия по его поводу. Этим слово сближается со словом грех — предосудительный поступок, который подвергается осуждению и наказанию. Но слово вина по значению шире, она — источник такого деяния, в том числе и греха, потому что связана с земным осуждением вин. Грех и вина идут рядом, но «аз вашим винам и греху не причастен» (Дом., 23).

ГРЕХ

Потому что знание зла без желания искоренить его и знание добра без желания водворить его и есть действительно великий грех.

Николай Федоров

Грех выражает такое же многозначное понятие, как и все остальные слова, в древности связанные с обозначением нравственных переживаний. По прямому значению корня существительное грѣхъ связано с глаголом грѣти — жжение совести и есть «грех». Много правдоподобия и в другой этимологии: славянское слово сравнивают с литовским graižas — ‘косой’ — изгиб, отклонение. В таком случае из прошлого возникает неясный образ — связь со словом грёза, грезить: это также некое уклонение от правильного, но только не в поступке, а в мысли. Любая этимология этого слова сегодня будет условной, потому что внешнего подобия исходных форм недостаточно; нужно осмыслить значение слова в его синкретическом виде, а это пока невозможно.

Здесь нам поможет сравнение с греческими словами, которые славяне переводили привычными им представлениями о грехе. Παράνομος переводится как безаконьнъ или как грѣшьнъ; διήμαρτε «съгрѣши рекше солга» (Амартол, 220), грѣхъ — беззаконие’ очень часто и для греческого слова αμαρτήματα; в этом тексте прегрѣшити и преврѣдити то же самое для греч. βλάπτω — ‘повредить, преградить (движение)’; прегрѣшение всегда воспринимается как ‘преступление’ (для греч. πλημμελήματα) или лихновение, грешные — всегда недостойные, а в некоторых переводах грѣхъ заменяет и греч. πταισμα ‘ошибка и промах’, но также ‘неудача, провал, поражение’, и τιμουρία — ‘наказание (за все это)’. Согрешает тот, кто прогневил Бога, мзду дает или сгоняет брата своего с его места (Печ. патерик; Сказание); грешен человек лишь перед Богом. Грех — это прямое зло, и в вариантах конкретного текста часто находим колебания в употреблении слов зъло или грѣхъ на месте греч. κακων; а грешный — тот же лукавый (αμαρτωλων в разных переводах «Пчелы»), потому что он отклонился от праведного пути в излучины «пустошного жития».

Все эти сопоставления рисуют картину устойчивого интереса книжников к проблеме греха и доносят до нас первоначальные колебания в его определениях и обозначениях.

Грех понимается как уклонение от прямого пути, в качестве которого может выступать и закон, и обычай; но если в отношении к людям такое уклонение — зло, то перед Богом оно становится грехом. Зло естественнее и грубее, а грех в его переживании внутреннее, он человечнее, потому что свое отношение к Богу человек всегда переживает в себе самом, не вынося его на мир.