Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

В «Повести временных лет» слово лесть используется всего 17 раз, и половина этих примеров — в этом рассказе и в других повестях о Владимире Красное Солнышко. Потом это слово долго не вспоминают летописцы, а в новгородской летописи до 1269 г., в грамотах или в судебниках, да и в народных русских текстах — его нет. В текстах же книжных, особенно переведенных с других языков, это слово может заменяться другим, того же корня, — прелесть, и значит оно то же: либо ‘коварство с обманом’, либо ‘соблазн обольщения’, либо ‘заблуждение ошибки’. Все три значения, метонимически вытекающие одно из другого, известны уже в самых древних текстах. Вдумаемся в их последовательность так, как представлены они в рассказе о Владимире. Сначала это коварный обман со стороны постороннего (третьего) лица и вызванное им обольщение жертвы или исполнителя, которые легко этому поддаются, и, наконец, заблуждение, ошибочное, неверное действие, определяемое соблазном. Значение древнего слова льсть развернулось в такой последовательности, что на наших глазах происходит как бы разворот смысла: от замысла первого лица через интриги второго к страданиям третьего, но и внешняя сила, и ее действие, и результат такого действия на жертву — информация обо всем этом влита в одно и то же слово, в один словесный знак. Только много позже отмеченные здесь последовательные моменты действия и воздействия «лести» распределятся в своих оттенках и получат каждый свое обозначение (иначе мы не смогли бы теперь восстановить их), например, такие: хитрость — соблазн — заблуждение. Эти слова существовали и в древнерусском языке, могли иногда даже заменять слово лесть, если нужно, но и сами по себе они еще краткие, да не всегда ясные по смыслу: къзнь — блазнь — блудъ. Если их взять только в первозданном их виде и не использовать многозначного слова лесть, которое как бы соединяет их вместе, они могут показаться случайным набором слов. И они многозначны тоже. Ведь къзнь — не только ‘лесть’. Да и заменить их другими, равнозначными, тоже легко: не блазнь, например, а лукавство.

Последним в нашем ряду стоит слово, которое в рассказе о Владимире использовано как личное имя воеводы: Блудъ. Ясно, что столетие спустя после самих событий уже не помнили точного имени воеводы, но для нашего рассказа только оно и годится. Это — лукавый приспешник, блуждающий в греховных заблуждениях. Блуд. Тот самый, о ком сказано: «Се бо лукавствоваше на князя своего лестью». Вот и второе слово нашего ряда: лукавство. Лукы дѣяти, идти кривым путем, — это и есть соблазн, блазнь, но одновременно и кознь. Субъект-объектные отношения не дифференцированы, посредник Блуд одновременно и субъект действия и его объект.

Летописец все время как бы разъясняет нам смысл действий князя: послал с лестью. Понятно, лесть — коварство врага, в таком случае и Блуд тоже олицетворение княжеской «лести», персонифицированной в определенной личности, способной на лукавство, соблазн и вражду. Владимир в своем поступке как бы раздваивается, выделяя из своего «образа» соблазн и насылая его на соперника в лице Блуда. Автор постоянно должен следить за разными событиями происходящего действия, но слов для описания совершенного у него нет. Точнее, слово-то есть, но оно одно, и потому многозначно, ибо попадает в различный контекст описания.

Чтобы передать всю последовательность событий, летописец должен придумать рассказ, должен расслоить все значения общего слова и представить их как отдельные, самостоятельные, иначе не будет описано действие, да и зачинщик дела окажется под подозрением. И летописец это сделал. Что значит «лестью убил»? Задумал, кого-то подговорил, а затем и убил. Не мог Красное Солнышко сам убивать, да и интриги — не царское дело. Сам замысел, от которого князь не отрекается, внушен ему злыми силами.

В этом рассказе видна и логическая последовательность в развитии значений древнего слова, в направлении от субъекта действия (Владимир) к объекту (Ярополк).

А кроме того, мы видим и следующее.

Слово лесть сосуществует рядом с церковно-книжным словом прелесть. Приставка показывает, что слово искусственное; в живой речи слово звучало бы как перелесть, чего не находим нигде. В летописи употреблено слово лесть, а в житиях, например, прелесть, и значения этих слов совпадают, быть может, с одним исключением.