Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

Гнусный — ‘грязный, запачканный’, и потому ‘вызывающий отвращение’. Такие значения прилагательного известны во всех древнейших переводных текстах. Но чаще всего это слово значит ‘нечистый, неугодный Богу’, такой, который запрещен религиозными правилами. Например, указывается, какую пищу христианину есть нельзя — не только тараканов и мух, но также белок и зайцев. Современное значение слова ‘омерзительный’ вторично по отношению ко всем указанным, в Древней Руси оно не известно. В те времена слова отвратительный и гнусный еще не входили в общий синонимический ряд.

Отвратительный одновременно обозначает и того, кто (или что) отвращает от себя (указывается суффиксом -тель-), и качество зла (с помощью суффикса -ьн-), и само действие, потому что и древнерусское слово отвратити значит ‘отогнать, отвергнуть’. Впрочем, и слово гнушатися значило то же самое. Представления об отвратительном, гнусном и мерзком, а также об обманном стали отвлеченными понятиями лишь после того, как анализирующее сознание смогло выделять составные части такого общего, нерасчлененного восприятия гнусного и мерзкого, самого приблизительного представления о грязном, срамном и страшном одновременно. Аналитическая мысль, последовательно отражавшая в составе слова различные оттенки смысла, здесь действует так же, как и в случае со словом лесть, представление о которой расчленилось на признаки лестный и льстивый.

Гнусным человек является лишь перед Богом. «Евангелие от Луки» переводчик «Жития Василия Нового» передает так: «Якоже высокое в человѣцехъ гнусно есть пред Богомь» (Жит. Вас. Нов., 522); слова гнусный и мерзкий выступают как синонимы. Сатана — всегда мерзкий, но человек, ему поддавшийся, всего лишь гнусен; в человеческой душе может гнездиться гнусь, но не мерзость, потому что «сердце сосет», конечно же, гнусь, а не грязь мерзости. Глаголы от этих корней соотносятся друг с другом как пассивный и активный; например, можно сказать «мерзить Господеви», но обязательно «възгнушается Господь». Сам Бог гнушается, но человек, вызывающий его неудовольствие, Богу «мерзит». Глаголы эти — вторичного сложения, пришли из книжной речи, в простых разговорах им долго соответствовал более ясный по внутреннему образу глагол гребатися: «Ты чего гребуешь?» — зачем от-греб-аешь от себя, отказываешься? Отвращение вообще настолько позднее слово, что переносное его значение появилось совсем недавно.

Отвратителен также и скаредный. По исходному смыслу древнего корня, скаредный — грязный, выброшенный за ненадобностью, ибо скарядь — это навоз и помет. В отличие от отвлеченных обозначений коварства и зла, от лести бесов и демонов, скаредно все земное, житейское. Скареден пьяница во хмелю (Кирилл, 95), языческий идол, гноящийся труп и все прочее в том же роде, все то, чего человек в нормальном состоянии гнушается. В греческом языке глагол для слова гнушатися весьма знаменателен по значению: βδελύσσομαι не только ‘испытывать отвращение, чувствовать тошноту, ненавидеть’, но одновременно и ‘бояться’. Интересное сочетание впечатлений, которые связаны с гнушением: не терпеть, но — бояться. Слитность обоих представлений создает сплав нового понятия об отвратительном: что-то тревожно и подозрительно, что возбуждает страх, и вместе с тем какое-то любопытство, интерес к крайним проявлениям гадости; грустный мотив, неизбежный в каждую эпоху нравственных сдвигов в сознании.

Скаредь и скверна, по-видимому, слова общего корня, но в разных славянских языках они распространены неравномерно. Скаредь признают западнославянским словом, но и слово сквьрна встречалось только в книжных текстах. Оба слова некогда конкретно обозначали нечистоты, помет, навоз — все непригодные для дела остатки. В переносном смысле это высшая степень отвращения, какое можно вызвать у человека.