Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Довольно рано словесный корень получил усилительную наставку *ed- ‘вот, смотри!’, «се — так!», которая известна многим родственным языкам: ед + ин-ъ дало известное нам слово единъ (в русском произношении одинъ). Исконное значение корня сохранилось лишь в старых словах: инорогь ‘единорог’, мифическое существо с единственным бивнем индрикъ-зверь, иногъ ‘гриф’, иночадь ‘однодетная мать’, иноходъ ‘иноходец’ (бежит попеременно то правыми, то левыми ногами), иномысль ‘одинаково мыслящие’, инородъ (родич общего рода), инокый ‘единственный’ (так называет Бога Иоанн Экзарх) и вообще инокъ — монах-отшельник, живущий отдельно от братии в пустыне или в скиту. Прибавление усилительной частицы представление об одиночестве усилило эмфатически, образовалось два разных слова: одинъ и иной.

С XII в. появляются русские тексты, в которых наш корень получает новое значение — ‘другой’: иноплеменники, инородцы, иностранные, иноверные, иноязычные усеивают листы русских летописей. Это — не единственные в своем роде, а просто другие, чем мы сами.

Первые переводы на славянский язык еще знали слово ино в значении ‘один’, но после X в. происходили те изменения в смысле слова, о которых мы сейчас говорим (Ягич, 1884, с. 43). Два греческих слова, в общем отличавшихся друг от друга: έτερος ‘один (из обоих)’, чем-то ‘отличный’ и даже ‘противоположный’, и άλλος ‘другой, следующий’, или ‘второй, остальной’, — стали переводить славянскими словами иной или другой. Различные переводчики предпочитали то одно, то другое, но в русских переводах до XII в. обычно слово иной. В переводе «Пандектов Никона Черногорца» русскому варианту иной в болгарской редакции всегда соответствует слово другой; у южных славян с X в. это слово в особом почете. В русских (восточнославянских) переводах слово другой употребляется лишь тогда, когда речь заходит о противоположности одного другому; например, о щеке, которая может быть другой в отношении к противоположной, или о стороне, об одном из двух сыновей и т. д. Когда говорится просто о чем-то (ком-то) другом, безотносительно к противоположности, но в какой-то связи или последовательности с нею, употребляется слово иной: иная речь, иной чинъ, иной день, или как в тексте «Пандектов» (л. 300): каждый подает, как может, «инъ же четвертину, инъ третину, инъ половину...» — нет даже желания разграничивать последовательность лиц (один, другой, третий) — ведь в данном смысле своего поведения все они равны, представлены в одном и том же качестве.

Если взглянуть на возможные степени противоположностей, указать которые иногда необходимо, прояснится характер «иного».

В русских текстах иное противопоставлено сему, т. е. самому близкому, что может быть, и никогда дальним — тому, оному или овому. Иное настолько соединено с данным, с сим, что непрочные связи близких отношений могут и разорваться при сильном натяжении: «Сию пустити хощеть, а иную пояти» (Александрия, с. 9) — эту жену — прогнать, а данную — взять. В жены берут именно иную, а не другую или некую. Необходимо соблюсти приличия: ведь иная всегда одна, и речь заходит о том, что отпущенная на свободу жена будет заменена иною, а не целым гаремом.

Близость «иного» к прочему подчеркивается повторением самого слова: «Не буди ино на сердце, а ино въ устѣхъ», — говорит епископ Лука новгородцам в самом начале XI в. (Лука, с. 223), а в XIII в. митрополит Кирилл: «Ни изъ иного в инъ градъ поставити (епископа)» (Кирилл, с. 90). Здесь указано простое следование, в котором значение имеет только внешнее сходство сравниваемых начал. Подобные лица или предметы перемещаются как равноценные, но вместе с тем особенные. Как идею следования можно понимать и редкие (в переводах XIII в.) сочетания первый иной (Флавий), т. е. все то же инъ — инъ, потому что первый по-прежнему воспринимается как единственный инъ. Однако следует заметить: ни разу не встречается сочетание типа «один — иной» — это было бы не просто указанием на следование сходств, но и усилением смысла, что в любом случае оказалось бы излишним, поскольку одинъ — это и есть инъ. Таким образом, в древнерусском языке инъ и иной всегда соответствуют греческому άλλος ‘другой, последующий, всякий прочий’. Он сам по себе, хотя и стоит в общем ряду себе подобных.

В сущности, нет более точного описания в распределении лиц в родовой общине: каждый одновременно и один, и иной, индивидуально выделен, но социально всё тот же.