Читаем Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова полностью

Понятие середины, центра какой-то системы весьма существенно для всякого иерархически построенного общества. Центр — это точка отсчета и мера всему. Латинское слов centrum обозначает не только центр (круга), но также и зернышко, из которого все и растет. Греческое слово κέντρον и того конкретнее: это ‘игла’ или ‘жало’, откуда значение ‘срединная точка — центр’, и даже ‘побудительное начало’, а лучше сказать — ‘страсть’.

Греческое слово объясняет Иоанн Экзарх. Он пишет: «О кеньтрахъ. Четыре убо мѣнять мѣста суща на небесѣхъ, яже общею рѣчью зовуть кентра, еже ся зовуть строкы; а особь свое имать кожьдо имя... Кеньтра, иже суть строкы... В четырех тѣхъ кентрѣхъ» (Шестоднев, л. 117 об.-118б). «Кентри, иже суть посредѣ ихъ» — это четыре части света, в каждой из которых свои знаки зодиака; кентра — родовое слово, общее для каждого из четырех (общею рѣчью). Кентра — она же строки.  Слово строки в данном случае использовано удачно, славянам оно понятнее, чем какая-то кентра. Строка родственна глаголу стрекати ‘колоть’ так что исконный смысл имени — ‘укол, тычок’ откуда и точка (одно из значений слова строка). Центр-строка — это место циркульной иглы, которая отмечает точный центр идеального круга. Образ, постепенно прорастающий в символ, а от символа ставший понятием.

Но строка — и ряд, ряд знаков, выделенная на поверхности последовательность точек. Значение ‘ряд, строчка’ в этом слове вторичное, оно известно с XIV в. (ряд букв на странице) и даже позже (отвлеченно как ‘ряд’ с начала XVI в.). Ряд как реальная последовательность предметов, строка — их явленный символ.

Но представление о центре осознавалось некогда на подручном масштабе измерений, на человеческом теле.

Самое древнее слово для обозначения центра — ятры, винительный падеж ятровь и однокоренное ему утрь (впоследствии утроба), сохраненные в слове нутро и в предлоге внутрь. Слова эти давно утратили значение «середины» и потому послужили для обозначения известных внутренних органов, у различных славян по-разному: ятро — это и печень, и легкое, утроба — или печень, или сердце, или материнская утроба. Что это слово древнее, доказывается архаическим типом его склонения и многочисленными соответствиями в родственных языках. В греческом, например, этот словесный корень связан со значением ‘внутренность’; он знаком нам по слову дизентерия, что буквально значит ‘без внутренностей’. Поэтично, но точно.

Желание дойти до сути подвигло славян на новые поиски подходящего термина, которые увенчались успехом, и они получили слово ядро (в другом произношении — недро, откуда и наши недра). Исконное значение слова ‘опухоль, нарыв; вздутие’; слово ядреный того же корня. Удалось что-то «прощупать» в центре человеческого тела, и это «что-то» создавало иллюзию обретенного наконец-то «центра» — серединочки. Не обошлось без ошибок, которые сохранились нам в назидание: ядрами одни называли такие «вздутия», как женская грудь или, напротив, мужскую мошонку. Ни то ни другое не было топографическим центром тела, но, может быть, наши предки думали не о топографии?

Более углубленные поиски не удовлетворили снова; теперь в качестве «центра» были осознаны лоно и чрево (черево). К нашему времени эти слова также разошлись в значениях: означают и лоно, и колени, и грудь, и брюхо, и кишку — и всё, что угодно. Но в древности общими для всех них было одно: что-то лежит в этом «лоне» или «чреве» — в серединочке где-то, недоступное взгляду. Младенец, проглоченная пища... что-то.

Постепенно от неопределенного представления о внутренности, противоположной внешней плоти, славяне перешли к выделению отличительных, чувственно ощущаемых признаков середины. Сначала это какая-то выпуклость, какой-то жизненно важный орган тела, а затем представление о середине, как бы отвлекаясь от собственно тела, распространяется на что-то иное в том же теле. Конкретно-чувственное восприятие центра было знакомо и позже, даже в современных славянских языках ядро — либо лоно, либо чрево, либо даже сердце. Не печень или легкое — вместилище души (как полагали древние), но — сердце. Середина и сердце — общего корня. Не здесь ли искать?

Латышское слово sirds ‘сердце; мужество, гнев’ — такова ближайшая параллель к славянскому слову сердце. Сердить — раздражать «середину», которая является вместилищем гнева, эмоции скорее духовной. Руками гнев не прощупаешь, но разместить где-то надо. Гнев поместили в сердце. Последовательность в развитии co-значений славянского слова словари отражают так: ‘сердце’ → ‘сердце как символ души’ → ‘раздражение, ожесточение, ярость’ → ‘центр, середина’ → ‘глубина чего-либо’ (СлРЯ, 24, с. 78-80). «Глубина чего-либо» — явно из греческих текстов. «Вздохнув из глубины сердца» — метафора Иоанна Златоуста, рано переведенная на славянский язык.

Перейти на страницу:

Все книги серии Древняя Русь: наследие в слове

Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека
Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека

Первая книга трилогии посвящена исследованию социальных терминов Древней Руси. Описаны термины родства, социальных и бытовых отношений, сложившиеся на Руси в течение нескольких веков. На изменении содержательного смысла слов показано преобразование общественной среды существования, отраженное в сознании средневекового человека. Понятия народа, государства, общества, многочисленные формы выражения дружеских, соседских или враждебных связей, отношение к миру, стране и земле, представление о жизни, болезни и смерти, оценка человека, людей и народов по их принадлежности - все это показано на материале древнерусских источников и в связи с классическими работами по истории восточных славян. Книга предназначена для широкого круга читателей, интересующихся историей русского слова.

Владимир Викторович Колесов

Культурология / Языкознание, иностранные языки / Языкознание / Образование и наука
Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло
Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

Во второй книге автор продолжает исследовать древнерусскую ментальность. Работа посвящена описанию этических и эстетических категорий, раскрывающих смысл антитезы Добро и Зло. Предметом исследования стали такие понятия, как красота, вера, надежда, любовь и др. Книга дает комплексное представление о развитии средневековых взглядов на мораль восточных славян; в ней рассматриваются семантические и этимологические особенности слова, изменявшиеся под влиянием нравственных норм. Исследование построено на анализе различных летописных источников, характеризующих взаимопроникновение языческих образов и христианских символов, отраженных в смысловом развитии коренных славянских слов и содержании классических текстов. Книга предназначена для всех интересующихся историей русского слова.

Владимир Викторович Колесов

Языкознание, иностранные языки
Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт
Древняя Русь: наследие в слове. Бытие и быт

В книге рассматривается формирование этических и эстетических представлений Древней Руси в момент столкновения и начавшегося взаимопроникновения языческой образности славянского слова и христианского символа; показано развитие основных понятий: беда и лихо, ужас и гнев, обман и ошибка, месть и защита, вина и грех, хитрость и лесть, работа и дело, долг и обязанность, храбрость и отвага, честь и судьба, и многих других, а также описан результат первого обобщения ключевых для русской ментальности признаков в «Домострое» и дан типовой портрет древнерусских подвижников и хранителей — героя и святого.Книга предназначена для научных работников, студентов и аспирантов вузов и всех интересующихся историей русского слова и русской ментальности.

Владимир Викторович Колесов

Языкознание, иностранные языки

Похожие книги

Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы
Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах) Т. 5. (кн. 1) Переводы зарубежной прозы

Том 5 (кн. 1) продолжает знакомить читателя с прозаическими переводами Сергея Николаевича Толстого (1908–1977), прозаика, поэта, драматурга, литературоведа, философа, из которых самым объемным и с художественной точки зрения самым значительным является «Капут» Курцио Малапарте о Второй Мировой войне (целиком публикуется впервые), произведение единственное в своем роде, осмысленное автором в ключе общехристианских ценностей. Это воспоминания писателя, который в качестве итальянского военного корреспондента объехал всю Европу: он оказывался и на Восточном, и на Финском фронтах, его принимали в королевских домах Швеции и Италии, он беседовал с генералитетом рейха в оккупированной Польше, видел еврейские гетто, погромы в Молдавии; он рассказывает о чудотворной иконе Черной Девы в Ченстохове, о доме с привидением в Финляндии и о многих неизвестных читателю исторических фактах. Автор вскрывает сущность фашизма. Несмотря на трагическую, жестокую реальность описываемых событий, перевод нередко воспринимается как стихи в прозе — настолько он изыскан и эстетичен.Эту эстетику дополняют два фрагментарных перевода: из Марселя Пруста «Пленница» и Эдмона де Гонкура «Хокусай» (о выдающемся японском художнике), а третий — первые главы «Цитадели» Антуана де Сент-Экзюпери — идеологически завершает весь связанный цикл переводов зарубежной прозы большого писателя XX века.Том заканчивается составленным С. Н. Толстым уникальным «Словарем неологизмов» — от Тредиаковского до современных ему поэтов, работа над которым велась на протяжении последних лет его жизни, до середины 70-х гг.

Антуан де Сент-Экзюпери , Курцио Малапарте , Марсель Пруст , Сергей Николаевич Толстой , Эдмон Гонкур

Языкознание, иностранные языки / Проза / Классическая проза / Военная документалистика / Словари и Энциклопедии