Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

В связи с этим говорится одновременно о зрении и о чутье. Чутье тут, кажется, совпадает с той вегетативной силой общего ощущения, которая так интересует современных психологов, а философами именуется интуицией. Иоанн часто говорит о чутье и приятье (Богословие, л. 192), об ощущении и понимании, и нерасчлененное пока что представление о приятье каким-то неопределенным смыслом соотносится с очень поздним в истории нашего языка термином понятие; это также связано с мышлением, с рассудком, а через них и со зрением. Все процессы умственной деятельности, например, в отношении внимания, Иоанн передает с помощью глагола «зрения»: «Смотри же ми сьде зѣло!», «а и сам попытай, да видиши, нѣли то тако?», «ти смотри ми, да ти скажу» (растолкую смысл сказанного) и т. д. И эта третья особенность изложения Иоанна особенно существенна. Для славян X в. действительных органов чувств было четыре, до пяти восполняли указанием на язык и речь; например, в «Александрии»: «языкъ, слухъ, указание (доказательство), възоръ, посязание, чрево (вкус)». Зрение в их число не входило. Оно сакрально, одновременно отражает и слитное представление о «светевиде» (т. е. «идее», это греческое слово одного корня со словом видь), и разграничение между осветленным Оком и вполне телесным глазом (слово появляется с XIII в. — русифицированная форма германизма Glass).

ОСЯЗАТЬ ПОСЯГАЯ

Розжуй-ко, чем пахнеть!

Аввакум Петров

Описание органов чувств и их функций в древнерусских источниках отражено весьма противоречиво. Долго сохраняется синкретизм словесных обозначений. Во второй половине XVII в. протопоп Аввакум легко пользуется сочетаниями вроде приведенного в эпиграфе: смешивая вкус с запахом, он имеет в виду слух и зрение (Посмотри да послушай!), но при этом обращается к рассудку и мысли (Да пойми ты!). Такое словоупотребление можно было бы принять за метафору, но у Аввакума метафор нет — он предпочитает метонимии; вся образность языка этого автора ориентирована на архаические типы мышления «от чувств и вещей». Впрочем, подобное смещение смысла по функции характерно для многих языков, отражаясь, между прочим, и в греческих текстах, и, несомненно, выражает древний синкретизм органов чувств и их функций. Характерно в этой связи отсутствие указаний на осязание. Подобно тому как зрение — не (телесное) чувство, так и осязание — не идеально.

Органы чувств, именуемые вкусом, запахом, слухом и зрением, не все одинаковы, — утверждает «Шестоднев», но зависят в своем распределении от многого: если хочешь чего вкусить, то, пока не прикоснешься языком, не ощутишь, не осознаешь вкуса; ибо это чувство крепкое (сильное, интенсивное), но не может различать издалека, тогда как запах различают и издалека, слухом — еще дальше слышат, но зрение и слуха «обширней» («зракъ слуха скорѣе есть»), так что видеть можно вдаль и с горы высокой; но лучше зрения ум, он и яснее («но умъ и зрака скорѣе есть и яснѣе»), потому что способен постичь и небо, и землю, и море, и всё, что в нем обретается; по этой причине умом называют и Бога (в греческой традиции Νους ‘ум’) (Шестоднев, л. 35 об.-36).

Слово осязание — церковнославянизм искусственного происхождения, в древнерусском языке ему соответствовало слово посязание, не отвлеченный термин, как осязание, а вполне конкретное указание на прикосновение к чему-либо. Еще в XVII в. посязати значит ‘прикасаться’, как и равнозначное ему посягати. У Иоанна Экзарха посазание Фомой ребер Господних — это ощупывание путем касания; в греческом оригинале слово αφή ‘прикосновение, схватывание’. Никто не может дойти до рая, «понеже около его есть огненая стѣна, досязая до небеси» (Луцидарий, с. 47).