Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Способ познания эпохи Средневековья — это художество. Художество — воссоздание сущего, рукотворное подобие божественных образцов, поскольку лишь «Богъ сущая вѣсть — не художествомъ сущихъ, но своимъ» — повелением (Ареопагит, с. 551).

Согласно средневековым представлениям, восходящим к отцам церкви, художьство — это επιστήμη, т. е. ‘познание’ вещей в определенной форме. Г. М. Прохоров привел необходимые доказательства, раскрывающие смысл понятия и значение слова в XIV в. (не раньше). В его переводе сочинений Дионисия Ареопагита «художество же есть правильное представление, облеченное в суждение, или же разумение истины... и точное понимание дела, к которому оно» относится; и утверждение, предлагающее разумение истины (в понятии), и правильное представление (в образе), не требующее подобающего подтверждения при помощи сопоставлений (Прохоров, 1987, с. 91—93).

Вот оно, ключевое место — точка роста русского реализма. Всякая επιστήμη есть познание через слово; рукоделие оборотилось умствованием. Художество — это то, что ни в чем не ошибается, представляя собою всякое словесное искусство, начиная с грамматики, оно «сочетало в себе знание и умение — умение этому знанию придать подобающую словесную форму» (там же, с. 93).

Поэтому средневековое постижение истины в корне символично. Оно вынуждено соединять действенность вещи с реальностью идеи. Всякий предикат помыслен и в конечном счете явлен в «мечтании», поскольку, согласно славянскому тексту «Ареопагитик» (в толковании Максима Исповедника) «мечтание, глаголеть, умыслителновидныя (πλασματώδεις) мысли о чювьственыхъ или яко чювьственая» (Ареопагит, с. 452). Любая идея есть «мечтание» в том смысле, что она «мыслеподобна» о чувственном, замещает чувственное. Соединение идеи и вещи происходит волевым усилием. Давно известно и хорошо определено, что «субъект принадлежит миру, а предикат — мышлению о мире» (ср.: Арутюнова, 1976, с. 378). Это значит, что мышление развивается именно в режиме средневекового «реализма», который пытается построить суждение на основе Истины.

Пределы «мечтаний» ограничены словесно. Одно дело — фантазия, другое — заведомая ложь. «Истина и ложь существуют только среди существ, имеющих дар слова» — эти слова Томаса Гоббса полезно помнить всегда.

Специальные исследования древнерусских представлений о правде-истине (Эрикссон, 1967; Кеглер, 1975; Колесов, 2002) показали, что они развивались в сложном переплетении реальных («достоверность» — «справедливость») и помысленных (идеологических и стилистических) характеристик. «Правда» как термин права стала обозначением высшей истины «через религиозные взгляды» (Кеглер, 1975, с. 39), между прочим, потому, что противоположность правды — кривда — абсолютна и в оправданиях не нуждается. «Правда то, что правда, а не то, что доказано, — выражал это знание Лев Толстой. — Правду можно не доказывать, но выследить — прийти к ней и увидеть, что дальше идти некуда, и что от нее-то я и пошел!» В этом, чисто русском восприятии, правда — цель, которая вместе с тем и причина (у-слов-ие) движения. Истина дается ведь по частям и требует умственного напряжения. Правда предстает вся разом, целиком и потому не помыслена в воображении, а живет.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ВОЛЯ

...другими словами — чувство, имеющее своим предметом объективную красоту, мышление, имеющее своим предметом объективную истину... и воля, имеющая своим предметом объективное благо.

Владимир Соловьев

ЧУТЬЕ И ВОЛЯ

Боже! к чему догматики, историки, апологеты нагородили столько ерунды, когда дело выражается в одном великом: не надо.

Василий Розанов

В двух первых книгах концепт «воля» был представлен как выражение свободы или желания; социальная и этическая составляющие воли должны быть восполнены интеллектуальным ее компонентом. Эта «воля» может быть описана как требование действия, которое определяется душевной энергией «общего чувства» — чутья.