Древние славяне, I-X века

Все эти подробности производят довольно странное впечатление. Ведь Ольга – дама уже преклонных лет. Если Константин и впрямь проникся к ней столь пылкими чувствами и обращался к ней с нежными речами не из куртуазной любезности, то, пожалуй, ей был известен некий секрет молодости. В русских народных сказках, как известно, женщины задерживали старение и сохраняли свежесть и красоту с помощью волшебных молодильных яблок, но к какому средству поддерживать себя в прекрасной форме прибегала русская княгиня, остается тайной. Более деликатен вопрос о магическом даре ворожбы, которым она якобы обладала. Будь в самом деле так, она вполне могла влюбить в себя византийского императора. Нет нужды демонизировать Ольгу и приписывать ей какие-то сверхъестественные способности – речь идет об известных и сегодня явлениях экстрасенсорики или о гипнозе. Но поскольку признать в новоявленной христианке столь очевидный рецидив язычества летописцам было бы вовсе ни к чему, они преподносят женские чары Ольги как вполне земные, природные, и тогда любовь с первого взгляда, которую вдруг испытал к ней византийский император, уже не кажется неестественной и подозрительной.

Не менее интересно и другое. Разумная Ольга, приводя в качестве резонного довода запрет крестному отцу жениться на крестнице, ничего не сказала о том, что император Константин уже женат, о чем она не могла не знать, ибо сама общалась с его супругой.

Словом, загадка в том, что связано с Ольгой, следует за загадкой, и историкам предстоит еще немало потрудиться, чтобы установить, как все было на самом деле.

Тонко отведя брачное предложение византийского кесаря, русская княгиня выступила со встречной матримониальной инициативой, дав понять, что не прочь женить своего сына Святослава на греческой принцессе – дочери императора. Но тут уже отказ получила она. Наверное, Константин прочил царевну в мужья другому, и сын Ольги не представлялся ему подходящей партией.

На родину княгиня вернулась обласканная императорской четой. Теперь, когда она стала православной, Константинополь видел в ней союзника. И действительно, вскоре император запросил у нее военной помощи. Но Ольга не собиралась ее оказывать, и греческие послы возвратились в Царьград ни с чем. Мало того, Ольга со своей стороны предприняла контрход: обратилась к германскому императору Отгону I с просьбой направить на Русь католических епископа и священников. Под каким-то предлогом она потом дала знать немецкому монарху, что надобность в его миссионерах отпала, но сам факт возможного изменения вектора внешнеполитического курса и религиозной ориентации Руси продемонстрировал греческому монарху, что Ольга – самостоятельная правительница, которая не потерпит зависимости ни от какого, даже самого могущественного, государства.

На подступах к Царьграду

Грань, отделяющая правление Ольги и Святослава, весьма зыбка и условна, тем более что формально сразу после смерти Игоря титул великого князя Киевского перешел к его сыну, а вдовствующая княгиня осуществляла властные функции от имени последнего.

Поскольку, повзрослев и возмужав, Святослав почти полностью сосредоточился на активной внешней политике, на Руси его практически не видели и внутренними делами продолжала заправлять Ольга. Сын передоверил матери и общее руководство государством, и решение текущих вопросов и вмешивался только тогда, когда для устрашения ослушников и приведения в покорность вышедших из повиновения племен требовалась военная сила. Естественно, брал на себя

Святослав и отражение набегов степняков-кочевников, и отпор любой другой агрессии. В остальном он всецело полагался на мать, поручив ей поступать по собственному усмотрению и разумению во всех сложных случаях и предоставив ей неограниченные полномочия. Ольга фактически – великая княгиня, наделенная всей полнотой верховной власти, а Святослав – полководец, главнокомандующий военными силами Руси при правительнице-матери. Она жила с ним в добром согласии, относилась сердечно. Ее наполняла твердая уверенность в том, что самим Богом ей уготовано вложить все силы в управление страной. И сознание этого приносило ей удовлетворение. Она была спокойна, как водная поверхность Днепра в безветренные дни. В ее решениях просматривалась логичная последовательность. Женщина и правительница слились в княгине в одно. Ее советы и поступки если порой и были рассудочны, вырастали из теплого, честного материнства и диктовались не буквой, не правилом и даже не разумом, а неким внутренним благотворным смыслом, иногда наитием, тем, что подсказывало сердце.