Древний Египет. Подъем и упадок

Такелот, новый верховный жрец и внук Осоркона II, выиграл там, где его царственный дед оказался в проигрыше. В 838 году он провозгласил себя фараоном под именем Такелот II и установил правление параллельной династии в Фивах. Осоркон, окончательно смирившись с неприкрытым разделом страны и падением личного авторитета, умер спустя три года. На погребенных с ним предметах мы видим, как сердце Осоркона взвешивают на весах, чтобы определить, достоин ли он возродиться в загробном мире рядом с Осирисом. Это примечательно, если учесть тот факт, что прежде египетские владыки обладали правом беспрепятственно входить в царство мертвых. Только их смертные подданные должны были представать перед загробными судьями. Осоркон же, видимо, не знал, к кому себя отнести. Верный полководец Осоркона, отдавая последнюю дань уважения усопшему, велел высечь у входа в гробницу текст погребального плача, который больше подобал соратнику, нежели божественному монарху.

Через шесть лет после смерти Осоркона Фивы окончательно отказались признавать северную династию, а все памятники и официальные документы этого времени датировались годами независимого царствования Такелота II (838–812). Весь Верхний Египет — от крепости Тауэджай до Первого порога — признал фиванского царя бесспорным правителем. Отныне судьбы Юга находились в руках Такелота и его наследников.

Но далеко не всем в Фивах пришлось по душе такое положение вещей, так как у Такелота было немало врагов. Право же безграничного доступа к несметным храмовым богатствам, которым пользовалась его семья, вызывало нешуточное возмущение — и не только у завистливых родственников, имевших личные амбиции. Ливийская феодальная система не только благоприятствовала местным автономиям, но и была причиной ожесточенной борьбы между отдельными ветвями расширяющегося царского дома. Уже на десятом году правления Такелота II номарх Петубастис (Педубаст), один из дальних родственников Такелота и, возможно, сын Харсиеса, решил захватить власть в свои руки. В 827 году он, при молчаливой поддержке северного царя, объявил себя правителем Фив в противовес Такелоту.

Теперь на корону Юга было два претендента. Для Такелота как истинного ливийца единственным решением этой проблемы была война. Чувствуя себя в безопасности под защитой стен Тауэджая, не без хвастовства прозываемого «Скалой Амона, великого в гневе», Такелот отправил своего сына и наследника, царевича Осоркона с вооруженным отрядом на юг, чтобы изгнать самозванца и восстановить законную власть.

Осоркон одержал победу, и «то, что прежде было разрушено в городах Верхнего Египта, теперь восстановили. Усмирены враги… земли этой, они убиты или рассеяны»[319]. Когда Осоркон вступил в Фивы, он первым делом принял участие в религиозной церемонии, чтобы подчеркнуть святость своих намерений перед тем, как принять присягу жречества Амона и удельных правителей. Те, будучи испуганы, принесли публичную клятву царевичу, «доблестному защитнику богов, избранному самим Амоном среди сотен тысяч [смертных], дабы исполнить то, что желает сердце его»[320]. Осознавая, какова альтернатива, они ничего другого сказать и не могли.

Подавив восстание, царевич не пощадил никого из мятежников, среди которых были и его чиновники. В своей триумфальной надписи царевич хладнокровно повествует, как закованные в кандалы заговорщики были проведены перед ним, а потом преданы смерти, как «жертвенные козлы в ночь празднества Великого жертвоприношения»[321]. Жестоким предупреждением для остальных звучали слова: «Все они были преданы огню на месте совершенного злодеяния»[322].

Обратив врагов своих в пепел в прямом и переносном смыслах этого слова, Осоркон взялся приводить в порядок фиванские дела. Он утвердил храмовые доходы, выслушал жалобы, присутствовал на церемонии назначения младших чиновников и издал множество новых декретов. И вся эта административная деятельность сопровождается предостерегающими словами:

«Что касается того, кто осмелится нарушить мой приказ, то да падет на него гнев Амона-Ра, да опалит его пламя Мут яростной и сын его не наследует ему»[323].

Ко всему этому он скромно добавляет: «Имя мое вечно пребудет твердым и непоколебимым»[324]. Священные камни храма Ипет-Сут, наверное, удовлетворенно вторили ему: наконец-то после выпавших на долю Египта в последние годы злоключений в царской семье нашелся человек старой закалки.