Древний мир и войны. Стихи

А мы стоим насмерть

за труд, хлеб и скатерть!

Нет, с коня тебя не снять

Что ж ты, воин

(вроде бы и не болен)

с поля бежишь

али к бою спешишь?

Волен не волен,

кровью отмоем

страх лошадиный.

Ну что ж ты, былинный:

али силушка ушла

из под ног, из под копыт?

Ты не ранен, не убит.

Вороти-ка коня и

пошла, пошла, пошла!

Иди сечь да рубить:

«Малых деток не забыть,

не забыть родную мать!»

Нет, с коня тебя не снять!

Злобный тюрок

Что ты хочешь, злобный тюрок,

от бескрайнейших полей?

Надо, надо (нет, не надо)

крови русской: «Бей, убей!»

На телеги скарб положишь —

в чисто поле увезёшь,

злато, серебро разложишь

и с собой всё заберёшь.

Налюбуясь ваша баба

на злачёное кольцо,

толь откинет, толь оденет,

да не в пору ей оно!

Кости, кости, кости, кости,

золотые пояса.

У костров от тюркской злости

даже нечем и дышать.

Что ты хочешь, враг поганый,

от русой девичьей косы?

Скосят, скосят, скосят,

скосят тебя русские сыны!

Год урожайный

На хазара в шеломе с мечом,

на хазара со смертью в руках.

Но отрепью всё нипочём!

А они нам — болью в висках:

— Вот каждому свою бы земельку,

жили б дружно, пряли кудельку.

Но чёрту это накладно,

ему пашня в мужицких руках — неладно,

им бы, чертям, поживы.

«А ну, ребята, вперёд пока живы!»

Какой год, однако, стоял невезучий:

урожайный — рожь горела получше.

Милый рыцарь

Биться, сечься, вот и не будет скуки:

ухватилось копьё за руки,

ухватилось, не прыгнет обратно.

Что ты злишься, рыцарь ратный?

Про тебя написана баллада,

про тебя написана и повесть,

повесть почему-то не про совесть.

Пал соперник, не поднимешь,

латы ты с него потом все снимешь,

на себя примеришь. Не подходят.

Чей-то дух чужой над мёртвыми телами ходит,

бродит дух и ждёт ещё поживы:

— Милый рыцарь, милый, милый, милый!

Ты о чём задумался в годину?

Из себя ты выдавил мужчину.

Дух чужой в твой дух заходит смело

и копьё берёт. Ай, полетело!

Нам ли с чёрной силой не маяться

— Слышь, отец, туда поскакали!

— Что мы там, сыночек, не видали?

— Чуял я там, батя, печенега:

вишь, трава колышется от бега,

и за бугром

пахнет ём!

— Ты, сын, погодь,

я приметил вродь

след от солнышка левее.

Скачи в хутор скорее,

пусть мужики собираются.

Нам ли с чёрной силой не маяться?

Нам ли с силой чёрной не маяться,

нам ли от набегов их каяться,

нам ли жизнь свою прожигать?

Нам бы в поле чистое, там лежать.

И пусть ковыль не шевелится,

моим сгнившим костям мерещится:

враг, враг, враг…

Вот так.

Рапира мира

Рапира мира меня любила,

рапира мира была строга,

рапира мира жила без мира,

рапира мира — родитель зла.

Не свет тут клином сошёлся,

клинок великий нашёлся,

клинок воткнул кто-то в горы —

вот вам мировое горе.

Плоха ль такая картина,

она никому не претила,

она намазана маслом

на холст земли прямо красным.

И кого б ни любила рапира:

она погубила полмира,

полмира у нас недожило,

недоело, недолюбило.

А и какое нам дело,

что кому-то чего-то хотелось?

Просто так было и будет:

рапира мира про нас не забудет,

рапира мира по нас не заплачет,

она не мать и не мальчик.

Только глазам очень больно:

не вольно, не вольно, не вольно!

Целуют нас мёртвые люди.

Так будет, так будет, так будет.

Боярина повязали

Боярина, что ли, взяли?

Схватили и повязали.

Никуда ж ему больше не деться

из вашего туретства!

Не выкупит его княжья община,

зачем им лишний мужчина

на пиру боярском?

А на орды турецки, татарски

и простолюдинов хватает.

Вот так. Лихо знает.

Готов княже к смерти.

Не впервой уж (верьте не верьте)

умирать роду барскому от безделья

на чужбине с похмелья.

Опричнина на вас, на нас и на морду вашу крестьянскую (Великий Новгород 1471 год и до Литовии предатели охочие)

Русь держалась за землю коромыслами,

пахла податью, зерном, дурными мыслями.

Неприкаянный народ, не охаянный,

размечтался о загадочной Дании,

о Польше да о Литовии:

— С Казимиром мы

давно не спорили! —

и ругая москвича,

собираться рать пошла.

Сороктысячная рать

идёт град оборонять

не от ворога чужого,

а от русича родного,

от великих князей

москви-москви-москвичей.

— Ненавидим царя,

Новгород — усё Литва! —

пело песни семя

позорное. Измена.

Год в годину.

— Тебе половину, мне половину.

Предателя сдвину! —

подумал царь Иоанн,

и повёл войско сам.

А год стоял совсем нехороший —

урожайный! Намертво был уложен

последний ребёнок на пашне.

Знай, что ли, наших.

Не пожалев ни матери, ни отца,

складывал царь трупы без конца:

— Знай наших,

изменник каждый!

А во поле звёзды коромыслом.

Чёткое сечение — злые мысли

самого Иоанна:

«Не оставлю камня на камне!»

Камень не железо,

долбанёшь и треснет.

Если Новгород в огне,

то к заснеженной зиме.

А снег валит, валит и валит,

он мысли наши развалит

плохие и хорошие.

Русь по капелькам сложена

маленьким да кровавым.

Кто нынче в ней правит?

Динь-дон динь-дон.

Кто в Литовию влюблён,

чёрт на твою душу!

Москва имеет уши.

Чужие земли кому-нибудь пригодятся

Чужие пустые земли так желанны!

На своих пахать некому,

свои пустые стоят.

Но манит душа короля куда-то

в чужие края неизведанные.

И собирается армия