Древо человеческое

Эми Паркер чаще всего бывала весела, усердно хлопотала по хозяйству, выбивала на веранде половики или, сидя на бревне, лущила горох. И если порой в ней бунтовали жизненные силы, то никто этого не видел в здешних местах, где ее уважали и любили. Только изредка, не глазами, а всем своим лицом, она как будто старалась испепелить все окружающее или ждала, чтобы сорвало крышу с дома, но это лишь изредка. И Паркеры по-прежнему пользовались уважением в здешних местах. Никто не мог так врыть в землю столб, как Стэн Паркер, или свалить дерево, или в случае нужды так быстро подковать лошадь, пользуясь вместо инструментов тем, что было под рукой, – это, конечно, он унаследовал от отца. Если порою в голове его складывались почти что стихи или возникал образ бога, то об этом никто не подозревал, ибо о таком не говорят, или, вернее, не знают, как об этом сказать.

На полпути к Бенгели стояла церковь, выстроенная для того, чтобы жителям ближних местностей было куда ходить по воскресеньям. Некоторые и ходили. Там читались молитвы и фальшиво пелись псалмы. Можно сказать, что дело было не столько в религии, сколько в соблюдении благоприличия, по крайней мере для большинства. Эми Паркер ходила из уважительности, в память о минутах тихого покоя в ее детстве. И еще ей нравилось петь какой-нибудь печальный гимн. Если она отвлекалась от пения, то лишь чтоб осознать отчужденность мужнина плеча. О чем Стэн в своем воскресном костюме думает во время службы, недоумевала она, смахивая с лица мух и тень досады. Ей было досадно, что Стэн затаил какие-то свои личные переживания, куда более тонкие, чем ее тоска, вызванная этим печальным гимном. В ее голосе часто появлялись чуть томные модуляции. По воскресеньям, собираясь в церковь, она доставала пузырек с духами и встряхивала его, чтобы надушить лоб, а потом и горячая лошадиная грива, и даже пыль отдавали этими духами. Когда она пела, раскрывая влажные губы, вид у нее был самый добропорядочный, ее сущность не вызывала сомнений. Но вряд ли можно было точно определить, что творилось в душе Стэна.

Он и сам не мог бы сказать. Он смущался, потому что жена наблюдала за ним, а для молитвенных слов требовалось слишком много чувства. И еще он стеснялся собственного тела – когда надо было опускаться на колени, оно тяготило его своей неуклюжестью, что в его представлении не очень-то вязалось со смирением. Но сам он становился смиреннее. Когда ему не удавалось подняться до высот отвлеченной молитвы, он начинал рассматривать себя или древесину церковной скамьи, находя и тут и там всякие изъяны, которые вряд ли можно исправить. Впрочем, минутами на него нисходил покой оттого, что снаружи слышалось, как возле изгороди лошади грызут удила, или от какого-то вдруг дошедшего до него слова, от птиц с соломинками в клюве для постройки гнезд под карнизами, от слов, которые что-то обещали, наверно, милость божьею.

Примерно в этот период жизни Паркеров умер их сосед, папаша Квигли. Морозным утром по пути в отхожее место он упал в лопухи и лежал там, пока его не нашли. К тому времени он уже остыл. Опытные женщины его обмыли, потом повозка, подскакивая на ухабах, доставила его к могиле на заросшем высокой травой поле, отведенном городком Бенгели под кладбище для здешних ирландцев. Вдова, от которой осталась лишь телесная оболочка, поставила ему в банке пучок ноготков, но их в тот же день сожрали козы, так что старик был лишен даже последней патетики – высохших цветов на могиле.

Те, кто был на похоронах, в тот же вечер разъехались по домам, и все забыли папашу Квигли, кроме старой, рехнувшейся вдовы, непригожей и ласковой дочери да Стэна и Эми Паркеров, которым от смутной мысли о нем иногда бывало не по себе. Обнявшись, они лежали в темноте и вдвоем опровергали возможность смерти. Каждый вбирал в себя дыханье другого, и оба становились крепче духом. Руки каждого заставляли жить тело другого.

Если не считать напоминаний о том, что люди смертны, Паркеры жили честной, устоявшейся жизнью. У них уже было несколько коров, две телки и крепенький молодой бычок. Паркеры вместе ухаживали за коровами. Утро для них начиналось желтым светом лампы. Серебристый пар дыхания облаком плыл перед ними по мерзлому двору, когда они шли доить, окоченевшие, как ручки ведер, звякавших в руках.

В трудные времена Стэн Паркер нанимался на строительство железной дороги в Бенгели. На субботу и воскресенье он приезжал домой. И был еще молчаливее, еще жестче и суше телом, с въевшейся металлической пылью в морщинках лица. Зато им удавалось подкопить немножко денег. Эми доила коров и развозила молоко по северным окрестностям Бенгели, которые заселялись все гуще.