Древо скрелингов

Смерть, постигшая эти земли — типичный результат слепой дисциплины и подчинения закону. Разумеется, это самая коварная из уловок Хаоса. С ее помощью он ослабляет и приводит в замешательство своих противников. Закон движется вперед предсказуемыми путями, его цели очевидны. Хаос умеет лавировать и нападает с неожиданных направлений, выбирая удачный момент и зачастую избегая прямого столкновения. Именно этим он привлекает многих из нас.

— Вы не желаете, чтобы миром правил Закон?

— Мы не можем существовать без Хаоса. По складу характера я — слуга Закона. Как интеллектуал и участник Игры Времени я служу Хаосу. Но душа моя отдана только Равновесию.

— А почему, сэр?

— Потому что, сэр, Равновесие наилучшим образом служит людям.

Мы мчались по неглубокой пыльной долине. Кое-где виднелись чахлые деревца боярышника, но в основном нас окружал голый камень. Пустив коня шагом, Лобковиц обернулся и протянул мне белую глиняную трубку и кисет с табаком. Я отказался. Он набил свою трубку, примял табак большим пальцем, устроился в огромном деревянном седле и указал в сторону горизонта.

— Похоже, мы едем правильно и при этой скорости довольно быстро достигнем нашей цели.

— Нашей цели?

— Думаю, теперь я могу сказать вам, — извиняющимся тоном произнес Лобковиц. — Мы едем в город Какатанава.

— Почему мы не поехали туда вместе с индейцами, когда они отправились домой?

— Потому что их путь не совпадает с нашим. Если я не ошибаюсь в расчетах, мы увидимся с ними спустя довольно долгое время после того, как они вернулись к своим постам. Эти воины — бессмертные хранители Равновесие.

— Почему мы все явились сюда из разных периодов истории, князь?

— Не то чтобы истории, мой друг, ведь история — всего лишь одна из тех сказок, которыми мы утешаем себя, чтобы не сойти с ума. Мы из разных частей мультивселенной. Мы явились сюда из множества побегов, которые составляют эту конкретную ветвь; каждый из них — это возможный мир, но он существует не во времени и пространстве, как нам представляется; он прорастает в поле времени, сквозь многие размерности. В этом поле все события происходят одновременно.

Пространство — лишь одна из размерностей времени.

Все эти ветви — сферы или миры, как мы их называем — тщательно разграничены, как правило, различиями в масштабах. Для каждого из них масштабы ближайшего соседа слишком велики либо малы, чтобы его увидеть, но физические различия миров практически незаметны.

Лобковиц искоса посмотрел на меня, желая убедиться, что я улавливаю его мысль.

— Но бывает и так, что в мультивселенной дуют ветры Лимба, раскачивая ветви из стороны в сторону; они переплетают некоторые из них, а другие обламывают. Те из нас, кто участвует в Игре Времени либо связан с мультивселенной каким-то иным способом, стараются поддерживать ее устойчивость и делают все, чтобы, когда задуют ветры, ветви оставались прочными и здоровыми, чтобы они не сталкивались друг с другом и не давали великое множество различных ответвлений, которые в конечном итоге обречены на смерть.

Но мы не можем позволить ветвям вырасти такими толстыми и тяжелыми, что они обломятся под своим весом и погибнут. Поэтому мы сохраняем равновесие между легкомысленным многообразием Хаоса и целеустремленным однообразием Закона. Мультивселенная — это дерево, дерево растет в доме, дом стоит на острове в середине озера… — Казалось, Лобковиц стряхнул с себя оцепенение, в которое его ввергло чтение этой мантры. Он мгновенно пришел в себя и посмотрел на меня с полуулыбкой, как будто я застал его за делом, не предназначенным для посторонних глаз.

Больше он ничего не добавил, но я понял, что могу надеяться получить ответы на свои вопросы, как только это станет возможно, и почувствовал прилив воодушевления. Быть может, Лобковиц разговорился из-за того, что мы приближались к месту, в котором Оуне грозила таинственная опасность? Оптимизм князя внушал мне надежду, что мы сумеем прибыть туда и спасти ее.

Мы мчались галопом, словно по мягкой почве заброшенного поля гденибудь в Британии, хотя известняк под копытами нихрэйнских скакунов начинал плавиться, превращаясь в вязкую скользкую лаву. Ее едкий запах ударил мне в нос, и меня чуть не вывернуло наизнанку. Пока мы пересекали море тяжело колышущейся жидкости, я не раз замирал от страха, но в конце концов мы достигли сверкающего черного берега, слишком гладкого, чтобы по нему могла бежать обычная лошадь.

Нихрэйнских скакунов ничуть не смутила его скользкая поверхность.

Пригибаясь под ветвями мчавшихся нам навстречу деревьев, мы углубились в сосновый лес, пронизанный лучами заходящего солнца, которые отбрасывали повсюду темные тени и выгоняли из древесины ароматную смолу. Лобковиц остановил своего коня пощипать невидимую траву и поднял голову, любуясь представшей его взору картиной.