Древо света

Он никогда не слышал, чтобы она так истерично кричала. Случалось, взвизгивала от счастья, увидев радугу. Или держа на ладони божью коровку. А тут… Откатилась в дальний угол дивана, локтем прикрывая грудь. Маленькую, пугливую грудь.

— Не трогай! Мне противно… противно!

— Так я же соскучился по своему Нерюкасу, и он мне совсем не противен. — Статкус не мог сообразить, чем это он так страшно провинился. Конечно, следовало бы звонить почаще. Он не оправдывал себя, но и каяться, бить себя кулаком в грудь тоже вроде было не с чего. Болезненное влияние матери — не иначе.

— Не трогай, не смей!.. Выброшусь… в окно выброшусь! — Руки у нее дрожали, плечи тоже, и больше всего на свете хотелось ему сейчас крепко-крепко обнять свою девочку, чтобы она почувствовала его силу, чтобы настоящие и придуманные ужасы убрались как можно дальше. Но естественное отцовское желание отступило перед этим истерическим криком. Он больше не пытался прикоснуться к дочери.

— Хорошо, исчезаю. Успокоишься? Обещаешь?

Неринга уткнулась лицом в мягкую спинку дивана. Все ее тело судорожно дергалось.

— Что с девочкой? — Статкус схватил Елену, встряхнул. — Больна? Врача вызывала?

— Она не больна.

— Что с ней? Где ты была, куда смотрела? Из-за вазы чуть не хнычешь, а…

— Не знаю, как тебе сказать… Тренер…

— Что, прогнал? Только-то и беды!

— Напротив. Хвалит. Говорит, перспективная, сулит лавры. Хорошо сложена и так далее.

— Не болтай ерунду, выкладывай факты.

— Какие еще факты? Слишком ласков… не понимаешь?

— Приставал к ней? К моему Нерюкасу?

— Успокойся. — Елена высвободилась из его тисков. — Хорошо, вовремя в зал зашли люди. Неринга и раньше мне жаловалась, что тренер ее гладит. Ну, показывая, как делать то или иное упражнение… А сегодня подкрался, когда она, наклонившись, надевала тапочки…

— Убью негодяя! Где он? Где?

Статкус хрипел, выпученные глаза ничего не видели.

— Не кричи! Еще больше напугаешь девочку. Неужели из-за этого слизняка в тюрьму садиться? Ей, как понимаешь, еще нужен отец. Я же тебе объясняю: ничего не случилось. Люди…

— Я кричу?

— Орешь! Ой, наделаешь глупостей!

Статкус выскочил на улицу.

Елена догнала, вцепилась в него. Он отшвырнул ее, бросился к машине.

— Прочь! — закричал, когда она навалилась на капот. Лицо его сквозь стекло казалось страшным.

Дорога была путаной, как никогда. Полно каких-то новых, противоречащих друг другу дорожных знаков. Хаос улиц, домов, машин. Стиснув зубы, продирался он сквозь сизую дымку, сквозь слепящее сверкание и рев. А ведь любил этот город! Теперь город был врагом.

— А, товарищ Статкус? У меня для вас хорошие новости. Ваша Неринга очень перспективна! — встретил его темноволосый мужчина с помятым худым лицом, в зеленом спортивном костюме.

— К сожалению, вы не перспективны!

Статкус ухватил протянутую ему руку клещами своей левой, а кулаком правой ударил в лицо. Тренер упал, акробатически вскочил и выругался. Он был сильным, хорошо тренированным, но и Статкус еще не забыл уроков бокса в офицерском училище. Пропустив удар, от которого зазвенело в голове, он вторично сбил противника с ног. Не даст ему подняться, будет пинать, топтать, как собаку… Ах, если бы видела это она, его девочка, свет его очей!.. Нет, пусть не видит. Пусть только знает: он будет топтать, избивать всех, кто посягнет… На свете много гнусного, но, к счастью, он не научился его бояться, никогда не трусил и не будет трусить…

— Очнись! Захотелось тюремной похлебки?

Елена. В эту минуту он ей не менее противен, не менее отвратителен, чем тренер. Об этом говорили ее глаза, да не ее — дочери! Их души умеют сливаться воедино, он же способен лишь неистовствовать и гордиться этим…

Противник воспользовался заминкой. Оторвался от пола и ударил Статкуса сразу двумя кулаками. Пришлось снова волтузить его, не испытывая большого удовлетворения, только ощущая головную боль и усталость.

— Улыбается, будто вот-вот на шее повиснет, дразнит, а потом… жалуется! — Тренер вытирал рассеченный уголок губ.

— Бедный вы, бедный, а еще беретесь учить детей, воспитывать. — У Елены серое, как земля, лицо. — Даже не предполагаете, что воспитатель способен вызвать и более благородные чувства.

— Ну и пасите сами своих сексуальных телок! — выкрикнул тренер и закашлялся, брызгая кровавой слюной.

— Я тебе попасу, кобель! — Статкус вновь замахнулся и увидел выпученные от страха темные глаза, прыгающие над разбитой губой фатовские усики.

Елена выбежала. Опустил кулак и Статкус.

Покачивались дома, небо над ними, город, недавно вставший на дыбы, освобождался от хаоса — снова тянулись аккуратные потоки машин и пешеходов, простирались реальные расстояния. Моя девочка, мое счастье, возвышенно подумал Статкус, но доброе чувство не захлестнуло. Понял, что силой кулака собирался добиться большего, чем всей своей жизнью. Хотелось, чтоб его пожалели, хотелось оправдываться: таких типов красивыми словами не проймешь! И никакой вины за собой не чувствую! Не желаю болеть чужими болезнями! Не ждите этого от меня…