Древо вечной жизни (СИ)

========== 1. Кирим ==========

Острый выступ камня больно давил в спину под правой лопаткой, но, свернувшись калачиком под куском ткани, я продолжал то и дело прижиматься к нему, чтобы не потерять сознание. Мама вернётся с охоты и будет искать меня, звать, сокрытого клубами пыльной бури, и, чтобы услышать её, откликнуться, я должен оставаться в сознании. Но почему её нет так долго, бесконечно, мучительно долго? А песок всё сильнее и быстрее засыпал меня, придавливал, не пропускал воздух. Шевелиться не хотелось, нельзя, иначе взбесившийся ветер вырвет из-под меня края накидки, забивая лёгкие невесомой душащей пылью.

Чуть дыша пересохшим ртом и сжимая, наматывая на слабеющие пальцы выскальзывающие уголки покрывала, я приподнялся, подался вверх в душной темноте, попытался сесть, сбросить песок, но не потерять причиняющее боль остриё, что впивалось теперь в поясницу.

Мама, где же ты? Но в ответ лишь завывание бури и нескончаемая дробь, шорох песка во тьме, что пробирался внутрь меня и словно баюкал в ритмичных порывах ветра, пел колыбельную смерти, крадущую, подменяющую тишиной сначала слова, затем дыхание и саму жизнь. Но что-то в глубине души продолжало сопротивляться, биться, пытаться вырваться из пеленающего плена небытия, что-то похожее на имя.

— Кирим, — да, моё имя! — Кирим! Кирим!

— Я здесь, — прохрипел чуть слышно, разлепляя сухие губы.

Толкнулся, пытаясь выпрямить дрожащие ноги. Камень до крови оцарапал кожу, вырывая из беспамятства.

— Мама, мама, — потянул и запутался в ставшем бескрайним покрывале, — я здесь.

Её руки нашли меня, помогли высвободиться. Такие знакомые, ласковые, нежные и сильные руки, обнимающие, защищающие и согревающие во тьме бесконечных холодных ночей, утешающие и поддерживающие, когда больно или трудно. Я прижался к ней, к родному теплу.

Тишина мира оглушила, я словно оглох, но различал её частое дыхание и тёмную с россыпью сияющих звёзд бездну ночного неба над головой. Головокружительную бездну. Мама подхватила меня и опустила на песок.

— Пить, — попросил я и увидел её виноватые, полные горя и отчаяния глаза — она не нашла ни воды, ни пищи.

— Прости меня, — прошептала она и безжалостными крючьями хищных пальцев сдавила мне горло. Боль ворвалась в мозг вместе с неосуществимым желанием вдохнуть, закричать. — Прости меня. А-а-а! — завыла она, кончики пальцев заострились, как колючки, вонзаясь под иссохшую тонкую кожу, ведомые невообразимой жаждой.

Перекошенное оскалом лицо, бесконечно далёкие звёзды и боль…

«Кирим, Кирим, Кирим! — всё ещё стучало в ушах сердце. — Кирим, Кирим, Кирим!»

Сияющие звёзды далеко, а Тьма совсем рядом, я чувствовал, как она нетерпеливо разливалась по венам, теснилась в груди, вместе с именем рвалась на волю, вместо слёз сочилась из глаз, проясняя сознание, тёмным бритвенно-острым сиянием разрывала пелену бытия, вместе с кровью всасывалась её пальцами, наполняя мамино тело и пожирая его изнутри.

Она пыталась сопротивляться, оттолкнуть меня, отнять руки. Распахнутые в ужасе и боли глаза. Смирение и ярость загнанного в угол. Прояснение.

— Прости меня…

Когда Тьма выплёскивается, я уже не могу остановиться…

Визг умирающего существа, агонизирующего сознания, как у тех ящерок, что попались нам пару дней назад, но какого-то знакомого. Настолько знакомого, что мне больно о нём думать, поэтому я не думаю, я отворачиваюсь, не смотрю, пытаюсь забыть, отгородиться, уйти, не испытывать наслаждения от вливающейся в тело живительной влаги и растекающейся внутри дурманящей сытости.

Замолчала, наконец-то замолчала. Из глаз катились слёзы, настоящие слёзы. Я отстранился от льнущей и ласкающейся верным зверем Тьмы, спрятался в ледяном сиянии бесстрастной воли, чья жажда жизни оказалась неизмеримо, бесконечно сильнее жажды мамы, чьи пальцы невесомой шелухой сброшенной змеиной кожи опали с моей лоснящейся шеи.

Этой безжалостной волей я убил свою маму. «Иначе бы она убила тебя!» — пытался оправдаться ум. Я же не оправдывался, в Тёмном Сиянии в этом нет необходимости, в нём всё предельно ясно. Пусть эта ясность не избавляла от страдания, но давала силу его пережить, когда-нибудь… А пока я лишь терпел эту боль. Боль, что стала острым камнем для моего сердца, чтобы я не потерял бдительность, не уснул, чтобы услышал…

Кого, кого я мечтал услышать, ведь кроме меня здесь больше никого не осталось. Лишь бескрайняя пустыня и вечное одиночество. Нет! Есть и другие, другие потерянные дети, я слышал их голоса в темноте, и я найду их.

Да, обманывающий себя ум всегда пытается оправдаться, отвлечься поиском и достижением важной цели, чтобы забыть, забыть её последние слова: «Прости, только так я могла спасти тебя…»

*