Дряхлость

Будь у Эмилио холодная голова, всё это ему бы не удалось. Так, теперь Эмилио знал наверняка, как если бы она ему это сама сказала, что у Анджолины были мужчины, которые удовлетворяли её лучше.

Она им чаще говорила:

— Хватит. Я больше не могу.

Эмилио мог бы разделить этот вечер на две части. В первой Анджолина его любила, во второй же она сдерживалась, чтобы не оттолкнуть его. Когда Анджолина встала с постели, то попыталась показать, что устала. Но, чтобы обо всём догадаться, не требовалась большая наблюдательная способность. Увидев, что Эмилио колеблется, она вытолкнула его из постели, сказав шутливо:

— Пойдём, красавчик.

Красавчик! Видимо, это ироничное слово Анджолина задумала сказать ещё полчаса назад. Эмилио прочёл это по её лицу.

Как всегда, Эмилио потребовалось побыть одному, чтобы привести в порядок собственные наблюдения. На мгновение ему пришло в голову, что она ему больше не принадлежит. И это было то же самое чувство, что и тогда, когда он оказался с ней в Городском парке в ожидании Балли и Маргариты. Это была нестерпимая боль раненой любви и горькой ревности. Эмилио хотел освободиться от всего этого, но не мог оставить Анджолину, не предприняв попытку снова сблизиться с ней.

Несмотря на то, что Анджолина сказала, что торопится, Эмилио проводил её до дома. Они прошли по той самой улице, по которой бежал Эмилио в день, когда Анджолину видели с продавцом зонтов. Улица Романья оставалась точно такой же, как и в тот памятный вечер, со своими голыми деревьями, что так чётко вырисовывались на фоне ясного неба, и неровную поверхность улицы покрывала всё та же густая грязь. Но вся разница была в том, что сейчас он шёл по этой улице с Анджолиной. Совсем другое дело!

Эмилио описал Анджолине свой бег по этой улице в ту ночь. Рассказал, как ему казалось, что он видит её перед собой от сильного желания встретиться. Затем Эмилио рассказал, как лёгкая рана от падения заставила его рыдать, потому что это была та самая капля, которая переполнила чашу его терпения. Анджолина слушала Эмилио, прельщённая тем, что вызывает такую любовь. И когда взволнованный Эмилио пожаловался, что так сильно страдал, но не получил всего желаемого от своей любви, Анджолина пылко возразила:

— Как ты можешь такое говорить?

Для убедительности она его поцеловала. Но потом Анджолина всё же совершила ошибку, как всегда после чего-то правильного:

— Разве я не отдана Вольпини, чтобы быть твоей?

И Эмилио склонил голову сокрушённо.

Этот Вольпини, не зная Эмилио, отравлял ему жизнь. Вместо того чтобы страдать от безразличия Анджолины, услышав имя Вольпини, Эмилио охватил страх за Анджолину и за те планы, что по его подозрению она вынашивала. При следующей встрече Эмилио сразу же спросил, какие гарантии получены Анджолиной от Вольпини для того, чтобы отдаться ему.

— О, Вольпини больше не может жить без меня, — ответила Анджолина смеясь.

На минуту и Эмилио успокоился, и ему показалось, что этой гарантии вполне достаточно. Ведь и он сам, будучи настолько моложе Вольпини, тоже уже не мог жить без Анджолины.

Во время второго свидания наблюдатель в Эмилио не засыпал ни на одну минуту. За это он был вознаграждён горьким наблюдением: пока Эмилио с таким нетерпением ждал следующей встречи, кто-то занимал его место. Это был некто, кто не был похож ни на одного из мужчин, кого Эмилио знал и боялся. Это был не Леарди, не Джустини и не Датти. От этого человека Анджолина переняла очень грубую игру слов и манеру выражаться. Наверное, это был студент, потому что Анджолина очень непринуждённо оперировала разными латинскими словами и оборотами с гнусным смыслом. Эмилио подумал о несчастном Мериги, но понял, что не может его подозревать. Как Анджолина могла знать латынь без того, чтобы не похвастать ею в течение такого долгого времени! Напротив, тот, кто привил ей латынь, должен был быть тем же человеком, что и тот, кто научил её вольным венецианским песенкам. Пела она их неумело, но, всё же, чтобы их исполнить, она должна была услышать их несколько раз. Однако Анджолина никогда не пыталась спеть ни одной ноты из песен, услышанных ею от Балли. Наверное, это был венецианец, потому что Анджолина часто предавалась подражанию венецианского произношения, с которым ранее она, вероятно, не была знакома. В коллекции фотографий Анджолины не появилось ни одного нового лица. Возможно, новый соперник Эмилио не имел привычки дарить свои фотографии, или, может быть, Анджолине казалось лучшей тактикой не выставлять новые фотографии, собиранию которых была посвящена её жизнь. Также правда и то, что на стене её комнаты не было и фотографии Эмилио.

У Эмилио не оставалось сомнений в том, что если он встретит этого незнакомца, то по некоторым жестам, которые Анджолина имитировала, он сразу же узнает в нём своего соперника. Хуже всего было то, что, изображая тот или иной жест или слово, приобретённые Анджолиной от этого венецианца, она сразу же догадывалась о ревности Эмилио:

— Ревнивец! — говорила она, увидев его грусть и проявляя поразительную интуицию.