Дрянь

Александр Тюрин Дрянь

(Выскоблено из светлого будущего)

Повесть

1

Сейчас любят целую контору запихнуть в один зал, перегороженный низенькими переборками — чтобы ощущать поддержку товарищей. И в самом деле, когда бурчит в животе у Явольского, я думаю, что это у меня.

Помощник инспектора Брусницына влетела в мой уголок, как боб с ледяной дорожки. Я здесь пытаюсь гармонию создать, а неделикатная Шарон Никитична мне горшок с фикусом повалила и чуть китайскую вазу не долбанула (такая раз в три года тебе разнаряжается). Думал, сейчас завопит, что гудок парохода, у нее всякое бывает, а она замерла, чуть подрагивая, и зашептала. Я еле разобрал:

— Антон Антонович, беда, беда, беда. Виктор Петрович танцует.

— Какая же то беда, беда, беда? Вовсе нет. Занятие это для Немоляева такое же хорошее, как и сон. Ему радость, нам покой. Может, и мы, Шарон Никитична, присоединимся, чтобы худшего не случилось. Если вы, конечно, свободны.

Не угодил. Хлопнула дверь в коридор. Никогда я этой Яге Никитичне угодить не могу. Мы со второго слова заедаться и собачиться начинаем. А тут вообще неадекватная, как говорят в поликлинике, реакция. Хотя вылезти посмотреть не помешает, мало ли что.

В коридоре плясал супервизор нашей Службы Виктор Немоляев. Не как некоторые, два притопа, три прихлопа, а с огоньком, на совесть. По носу скатывались крупные капли пота, лицо, как у космонавта при посадке в пересеченной лунной местности. А спиной-то, спиной выделывает почище африканца племени ньям. От этого сразу жутко стало. Нельзя по доброй воле и в добром здравии так выплясывать в наших почти европейских краях. Сразу почувствовался непорядок в мозгах. Будь мы как прежде по корешам, я бы что-нибудь придумал. Хвать его за талию — и переключил бы на польку-бабочку. Авось, опомнился бы. Однако мы давно уже дружбу порвали. Я накопил большой заряд отвращения, у него, наверняка, не меньше. Этот заряд, чего доброго, сейчас и шарахнет. Не хочу, чтобы выступление продолжилось на моей спине. Но если всем миром буяна скрутить, я не против. Впрочем, остальные сотрудники Немоляева дальше двери без указаний начальства не пробирались и застревали там, слипаясь своими блеклыми личиками в какие-то виноградные гроздья. Они ничего не понимали, они растерялись. Явольский, который было пошел утоптанной тропой в кабинет задумчивости, и то преодолел себя, залез обратно. Еще бы, тот, к кому можно ставить аристократическую приставку «сам», так вот, сам Немоляев, принципиальный, грамотный, преданный работе, идет сейчас, вернее, танцует против дела своей жизни. Коллеги не могут взять в толк, чему же сейчас предан Немоляев, какое теперь его дело. Одна Шарон Никитична не находится во власти коллективных эмоций, у нее эмоции отдельные, она пытается вести свою партию. В па-де-де она кружится вокруг приболевшей персоны, кудахчет, тычет в нее бумажками: вот обоснование, здесь подтверждение, там направление.