Дрянь

Задумчивость Андрея Ивановича обернулась такими делами. Санитар проводил меня в палату, да не прежнюю одиночку, а туда, где пруд-пруди товарищей по несчастью или по счастью. Весельчаки там тоже имелись. Различные личности попались, с разным мироощущением, что проявлялось в том, как они лежали на койках: и словно мертвый кавалерист через седло, то есть поперек, и демократично — ногами на подушке. А если товарищ не лежал, то предпочитал подвижные игры на несвежем воздухе. Они жили в своих мирах, сумасшедших вселенных, сужающихся, качающихся, опрокидывающихся. Старик Эйнштейн с Сашей Фридманом от зависти бы поперхнулись. Я решил обделить себя их вниманием. Дошел на цыпочках до своей койки, устроил наблюдательный пункт под одеялом. Либерализм пустил в палате глубокие корни — больничное пространство комнаты, предназначенное для благоприятного усвоения процедур, пересекали движения диких танцев шаривари. Товарищи трудились ногами и туловищем не меньше балерины, причем без материальных стимулов. При этом плясовая психология и технология здесь достигли определенного совершенства. В этом бальном кружке давали друг другу возможность проявиться. Был лишь один случай, когда два солиста разошлись во взглядах на природу танца. Каждый из них показывал, какие коленца допустимы, а какие нет. Дело дошло до драки. Один стал бить стену и видимо победил ее, второй ударил совершенно постороннего храпуна подушкой. Время от времени, поистратив скудный заряд палатной энергии, танцоры обвисали на месте, словно на ниточках, и начинали как-то странно вздрагивать, словно отряхиваясь. В ходе конвульсиума кое-кто из них приближался к моей койке, но, наверное, принимал ее за могильный холмик.

В полной безопасности неживого предмета, обливаясь потом, я провел сутки, а потом меня засекли и разоблачили.

Это был типчик с морщинистой шеей птицы и маленькой зеленоватой головой динозавра. Он подвалил ко мне походкой ящера из фильма и, глядя в сторону, тихим конфиденциальным голосом сказал:

— Кончай притворяться землей. Ты оттуда?

— Отсюда, коллега.

— Ага, понятно, — спокойно отозвался он и вдруг возбудил аудиторию хриплым клекотом. — А-а-а. Он пришел!

Привлек гад не только внимание, но и искренний интерес. Ко мне потянулись руки с пальцами, как клещи, как суфле, как сосиски. «Разве Он такой?» — протянул некий пассивный романтик. «Он любой», — патетически завыл его активный собрат. Я отодвинулся к стене и замолотил пяткой. Нет, подслушивание не входило в кодекс чести джентльменов-санитаров. Ящер вдруг скомандовал напирающей толпе: «На колени». Все попадали, вроде как поклоняться стали.

— Да что вы, ребята, ну вас, — засмущался я.

— Забери наши остатки отсюда, они — твои, — попросили они.

— Взаимно. Мои остатки — ваши. — Порыв разделен, но что поделаешь. Туда, где за тучей белеет гора, мы будем отправляться индивидуально, по мере отрастания перьев.

Ящер недовольно зашипел на меня.

— Что ты слушаешь говорящую еду. Скоро от них только скорлупа останется. Выведи меня одного. Я живой тут один. Хочешь, скажу страшную тайну?

— Может, не надо?

Он приблизил рот с торчащими тремя зубами к моему уху — ухо болезненно напряглось.

— Я выпустил на волю тварь, я разнес ее гнезда по всей земле. Она проросла сквозь все. Кто пробовал сопротивляться, оказался здесь. Я как ученый сделал что-то такое. Пытаюсь вспомнить — и тошнит. — Он напрягся. — …Экск… Эксп… Да, я сделал экскремент, и теперь тварь рождается везде, где захочет.

Узнаю образы. Оказывается, гадкой наружности пух — хороший предлог, чтобы сшибиться с ума. Люди как бы готовы: от Немоляева до меня. Может, хорошая жизнь кое-кому противопоказана? Можно было б порассуждать на досуге, да где он, досуг?

«Ученый» предложил отвадить тварь от него путем выжигания, и непрогрессивная общественность сразу засуетилась: «А от меня?» Виновник всего пытался установить порядок сдачи мной огня. Но большинство недвусмысленно полагало, что я вслед за героем известного произведения должен немедленно вырвать из своей груди пламенный орган. Они не понимали, что писатель сочинял такое, просто чтоб попугать товарищей по длительному отдыху.

— Мы сами не можем найти огонь, только мы пойдем к его гнезду, тварь посылает на нас тошноту и людей с каменными кулаками.

Увы, друзья, таких людей насылает Андрей Иванович собственной персоной. Все он видит и знает, «глаз» тут тоже висит, но сейчас не торопится санитаров запустить. Если что, у доктора полный порядок, официально никаких подсматривающих и поднюхивающих устройств в палате нет.

— Великий не хочет… нет, просто стесняется… поможем ему сделаться светилом… когда внешность великого исчезнет, тогда огонь сможет прийти к нему…

— Я против, я за постепенность, — с достоинством сказал «ученый» и отошел, подлец, в сторону, да только кого теперь он мог переубедить, не имея аргументов.