Дрянь с историей

— Не подумай дурного, это совершенно легальная штука, которая может быть полезна патрульным, — поспешил заверить он. — А для меня — отличная зарядка для ума.

Яков не лукавил. Конечно, ритуалы с человеческими жертвами находились под строжайшим запретом, считались тяжёлыми уголовными преступлениями и карались строго, вплоть до смертной казни, но никто не запрещал вести теоретические изыскания на эту тему. Ева одобряла подобный подход: тому, для кого человеческая жизнь ничего не стоит, не помешают запреты, а так наличие хотя бы теоретической базы оказывалось хорошим подспорьем в охоте за преступниками и призванными ими порождениями Той Стороны.

— А ты что изучаешь? Просто Котёл или ищешь что-то определённое?

— И то и другое, — призналась Калинина. — Любопытно, оказавшись здесь, узнать, что писали о Котле мои предшественники. Да и исследования Той Стороны очень интересны… Впрочем, может, ты и сумеешь помочь. Нет ли здесь каких нибудь интересных работ о связях с Той Стороной? Имею в виду не способности контактёров, а более… осязаемые каналы. Например, о тех, что появляются во время призыва. Или других типах, вроде постоянных природных мест истончения грани или потусторонних паразитов.

— Довольно неожиданная тема. — Яков удивлённо приподнял брови и вновь задумчиво потёр скулу.

— Но интересная. — Ева независимо пожала плечами. Не тому, кто рассчитывает человеческие жертвоприношения, попрекать её необычными научными интересами.

— Тоже верно, — согласился он. — А знаешь…

Стоцкий запнулся на мгновение, потом качнул головой и — Ева могла поклясться — сказал совсем не то, что собирался изначально:

— Попробуй работы Льва Владимирского, он много этим занимался.

Фамилию Ева слышала, но ассоциации были слишком смутными, чтобы она могла самостоятельно обратить внимание на работы этого человека. А обратив, наверняка отложила бы на неопределённое светлое будущее, уж слишком зубодробительным языком писал этот Лев. Но слегка привыкнув к стилю, Калинина позволила себе осторожный оптимизм: тематика работ неведомого потусторонника казалась весьма близкой к тому, что её интересовало.

В какой-то момент увязнув в выкладках и расчётах, Ева смирилась, что одолеть с наскока заумного Владимирского не получится. За время борьбы с наследием покойного мужа она здорово поднаторела в начерталке и отлично помнила схемы, которые практики обычно перерисовывали со справочников, а вот теорию плетений последний раз открывала тогда, когда готовилась к экзамену по этому предмету. Работа патрульного не требовала составления новых чар, тем более быстрого составления, там использовалось три десятка отработанных до автоматизма действий и их комбинации, а в случае, если предстояло столкнуться с чем-то из ряда вон выходящим, они тщательно готовились к операции с привлечением специалистов.

Хорошие учебники по теме она знала, они наверняка имелись в фонде библиотеки, но уж слишком не хотелось идти в общий читальный зал, а потом ещё ждать, пока библиотекарь найдёт нужную книгу и запишет в карточку. Решив попытать счастья здесь, Ева без удивления нашла четырёхтомник Горшкова: монументальный труд, написанный лет сорок назад, прятался в закрытой секции из-за некоторых очень спорных чар, которые он вроде бы переписал из исследований казнённого преступника, но, поговаривали, сам на ком-то отработал. Ну и язык, и манера изложения… Впрочем, после Владимирского это не пугало.

Также без удивления Ева обнаружила, что толстые тёмно-зелёные книжки большого формата буквально приросли к полке и друг другу: их давно уже никто не брал. В первом томе нужных тем не нашлось, а вот второй…

— Это ещё что? — растерянно пробормотала она, когда из книги выпала небольшая стопка жёлтых от времени листов, собранных скрепкой. Подобрав их, Ева с книгой вернулась к столу.

Конечно, не стоило тратить время на неведомые записи, сделанные на пишущей машинке, но слишком заманчиво оказалось хоть ненадолго вынырнуть из теории и расчётов. Всё же она стопроцентный практик и во всё это не полезла бы, кабы не жизненная необходимость.

Разобраться, что попало в руки, удалось не сразу, ещё дольше не удавалось определиться со своим отношением к тому, шутка это или серьёзно.

В старую и мало кому нужную книгу затесался кусок черновиков исследования, посвящённого переродцам, судя по всему — очень монументального и основательного. Без начала и конца, и единственной сделанной от руки пометкой оказалась карандашная цифра девять в углу рядом со скрепкой. Понять, какую именно теорию выдвигал неведомый автор, по первой паре страниц так и не удалось, и Ева бросила бы на этом чтение, вернув листы обратно, если бы новый абзац не зацепил неожиданным поворотом.