Дрянь

— Ну не про нас же с тобой, — грубовато, довольно низким голосом ответила ей вторая, сорокалетняя, являвшая полную противоположность первой: худая, даже, на мой вкус, чересчур, гибкая, плоская лицом, половину которого занимали очки с выпуклыми линзами. Черные прямые волосы падали ей на плечи и за спину, делая похожей на индианку. — Кончай рыдать, Лариса, успеешь еще.

Потом она довольно бесцеремонно тронула Северина за плечо и скомандовала:

— Остановитесь-ка у автомата, надо в редакцию позвонить, заказать вам пропуска.

— А так не пропустят? — поинтересовался я, показывая ей наше удостоверение.

— Нет, — усмехнулась она одними губами. — Были уже прецеденты.

Северин пожал плечами и остановился у тротуара, но он, наверное, не был бы Севериным, если бы не спросил между прочим:

— Пожарникам тоже приходится заказывать пропуска?

— Разумеется.

— А во время пожара?

Но она уже хлопнула дверцей.

Отдел писем представлял довольно сложное в геометрическом отношении помещение. Большую комнату делили пополам стеллажи, состоявшие из множества ящичков, где, видимо, хранились письма. В стеллажах имелся проход, заглянув в который, можно было увидеть следующий ряд ящичков, установленных перпендикулярно первому ряду, тоже со своим проходом. И так далее.

— Крысу сюда запускать не пробовали? — поинтересовался Северин.

— Там, в глубине, было Оленькино место, — трепетно сказала толстушка Лариса, у которой оказалась презабавная фамилия: Пырсикова. Мы прошли через лабиринт, окончившийся окном. У заставленного цветочными горшками подоконника стоял стол с пишущей машинкой, по столу были разбросаны какие-то листки, бумажки с записями, истрепанный блокнот, перекидной календарь, все еще живущий вчерашним днем, и пепельница, полная окурков.

— Господи, — выдохнула Пырсикова, — как будто только что ушла!..

На перекидном календаре было крупными печатными буквами написано: «Шура!!!» Я глазами показал на него Северину. Он кивнул, что видит, но сначала взял со стола блокнот, принялся его листать. Потом предложил:

— Может, вы пойдете в комнату побеседуете, а я пока тут, а? Осмотрюсь, вдруг чего? Не возражаете?

Мы не возражали. Особенно Пырсикова, готовая, кажется, вот-вот снова разрыдаться.

— Чаю хотите? — спросила меня индианка, которую звали вполне прозаично по-русски — Наташа Петрова. Она выложила на стол две коробки с пирожными. — Давайте есть, а то засохнет. Что ж добру пропадать… У Пьфсиковой опять глаза стали мокрые.

— Вчера… покупали… Ждали до вечера… Так и не пришла!..

Я почувствовал, что сейчас скажу какую-нибудь банальность. И сказал:

— Не надо плакать. Слезами горю не поможешь. Помогите нам лучше разобраться, что случилось.

— Спрашивайте, — решительно сказала своим низким голосом Петрова. И прикрикнула на Пырсикову: — А ты иди умойся!

— Когда вы последний раз видели Ольгу? — спросил я.

— Погодите, дайте вспомнить, — сощурилась Петрова в потолок, что-то прикидывая. — Значит, так. В пятницу она заскочила в контору всего на полчаса, ближе к вечеру…

— У вас что, так свободно с посещением? — удивился я.

— Наверное, также, как у вас, — хмыкнула она. — Станет жуликов меньше, если вы будете целый день торчать в кабинете? Журналиста ноги кормят. А в отделе постоянно должен находиться только дежурный.

— И все? Больше она не появлялась?

— Появлялась, но уже в субботу.

— В выходной?

— Да. Видите ли, суббота у нас… Как бы поточнее объяснить? Полувыходной, вот. В воскресенье-то газета выходит! Но накануне в редакции обычно бывают только те, кто имеет отношение к завтрашнему номеру. Дежурят или материал у них идет. Я как раз дежурила.

— А у нее, стало быть, шел материал?

— Нет. Ничего у нее не шло. Но она явилась часов около десяти вечера, я даже не знаю, зачем. Забежала на минуту к себе, в свой закуток, потом пошла к нам, в дежурную бригаду, мы покурили, поболтали о том о сем. Про то, как будем справлять ее день рождения, не поехать ли в воскресенье купаться в Серебряный бор и так далее.

— И что она ответила насчет купания? — насторожился я, услышав слово «воскресенье». В этот день и произошло убийство!

— Ничего определенного, — пожала плечами Петрова. — Сказала, что не может, что у нее какие-то дела. Какие — понятия не имею, — добавила она, предупреждая мой вопрос.

— А кто может иметь понятие? Она снова пожала плечами.

— Пырсикова — нет, мы с ней вчера уже раз сто это обсуждали. Чиж — то же самое.

— Чиж?

— Наш заведующий отделом. Его сегодня не будет, а завтра можете с ним поговорить.

— Ну, хорошо, — сказал я, доставая записную книжку. — Давайте по порядку. Каких ее родственников и знакомых вы знаете?

— Родственников точно никаких, — ответила Петрова. — У нее, по-моему, в Москве никого и нет.

— А где есть?