Дряньё

— Сынок, послушай-ка меня. Твой отец разбирается в трех вещах: в автомобилях, конях и женщинах; я, может, и не во всем разбираюсь, в математике физике уж никак не помогу, в мое время такие задачи, как у вас в школе, в университетах решали; может, я и не во всем ориентируюсь, но в женщинах, автомобилях и конях ориентируюсь четко. Я тебе больше скажу, сынок: Настоящему Мужчине достаточно разбираться в этих трех вещах, потому что это самое лучшее, что только может быть в жизни. Настоящий Мужчина должен уметь выбрать надежный автомобиль, породистую женщину, а если у него еще водятся деньжата и есть конюшня, то и красивого коня прикупить; помни, сынок, женщина должна быть породистая, конь — красивый, а не наоборот. Только бы твой выбор в жизни был удачнее моего, вот такую мечту я связываю с тобой; каждый отец хочет, чтобы сыну его было лучше, чем самому, видишь: коня я себе никогда не мог позволить, гараж нам приходится сдавать, чтобы было чем оплатить твое обучение, чтобы ты человеком вырос, а женщину я выбрал неудачно, эх, сынок, сынок, красивой она, может, и была, породистой уж не слишком, да что я буду тебе говорить, что я буду тебе…

Старый К. как можно дольше хотел оттянуть тот момент, когда ему нужно будет реагировать на изменения, начавшие происходить в моей наружности, он начал реагировать, наверное, только тогда, когда мое лицо покрылось прыщами (что касается меня, то я готов был морду набить тому, кто изобрел слово хотимчики — наверняка это был некий Настоящий Мужчина, у которого на глазах подрастал сын — уменьшительно-презрительное слово, загоняющее в презренную касту хотящих и не получающих всех, у кого пиписька не обрамлена волосом, у кого пушок под носом, кто еще не выкарабкался из невинности, — всем им суждены хотимчики и баста — ну нет, меня всего лишь опрыскали прыщи). И тогда серьезно обеспокоенный старый К. завел разговор с матерью:

— Эй, слышь, что это у него в последнее время шнапсбаритон, простудился? Ты хоть следишь за ним, шарф носит?

— Мужик, ты о чем вообще болтаешь? У твоего сына мутация, он созревает, у него усы пробиваются, а ты в облаках витаешь, как вечный студент.

— Что ты говоришь, мутация? У этого заморыша? Погоди, сколько ему лет, да ведь рановато еще… Но эти сифы на морде… и такой он сделался бесформенный, пропорции какие-то неустойчивые…

— Кого ты этим пытаешься задеть, ты, Казанова с Козьей Вольки, на себя взгляни в зеркало, а сына в покое оставь, лахудра! У самого брюхо выпирает, сиськи, как у девки, зубы давно пора менять, а все молодится!

— Молчи, ты… сука бешеная, а не тявкай своим голосом визгливым! Боже, я сейчас с ума сойду с этим шнапсбаритоном и этой старой брехуньей…

— Брехунья? Сука? А что я сейчас делаю? Что я, мать твою, в руках сейчас держу и над корытом перебираю?! Подштанники твои сраные, хам! Майки твои от пота вонючие! Носки закисшие с ног его провонявших! И этот тип на меня глотку дерет? Ну тогда проваливай, стирки не будет, иди на улицу, подцепи там молодку, чтобы тебя обстирывала, готовила, дерьмо старое!!!

— У меня ноги не воняют и никогда не воняли! В этом доме ноги ни у кого никогда не воняли! И я попросил бы воздержаться от хамских высказываний в мой адрес! Меня ценят, меня уважают, со мной считаются, везде, только не в родном доме, потому что в этом доме меня только облаивают!

И хлопал дверью старый К., и спускался на этаж, в квартиру своих брата-сестры, но прежде, чем начать традиционные сетования на супружесткую мойру, он принюхивался к собственным подмышкам, потом шел в ванную, снимал шлепанцы и, кряхтя, старался дотянуться ступней до носа, выворачивал ногу, притягивал ее руками и проверял, а потом щерил зубы и дышал на зеркало — а когда не находил никакого изъяна в смысле запахов, укреплялся в убежденности, что мать моя вступает в очередную фазу паранойи, что ее начали одолевать первые галлюцинации: мало того что она за ним мужской правды не признает, Настоящего Мужчину не хочет в нем видеть, так уж и обонятельные галлюцинации; конец, видать, близок, вонь всегда означает начало конца.