Дряньё

Он требовал моего присутствия настойчиво и практически всегда. Когда только он узнал от матери, что она понесла от него гораздо тяжелее, чем когда-либо, и ее тяготят те последствия, которые она должна будет доносить, он сделал заявление в такой форме, будто в одно предложение хотел вместить одновременно радостное удивление и приказной тон:

— А значит, родишь мне сына!

И взял ее в жены.

А когда девять месяцев спустя, за неделю до срока, начались схватки, мать, до зари разбуженная болью, стала считать минуты и когда уже прилично их насчитала, начались очередные схватки, еще более беззастенчивые, чем предыдущие. Она ни за что не хотела будить старого К. до рассвета, практически ночью, но и дала себе слово дотянуть до утра, боль оказалась сильнее воли. Она постанывала, а старый К. спал без задних ног, прислонившись к стене, когда же она уселась в кровати (боль значительно обострилась), уже в полный голос стеная, коснулась спины мужчины, с которым провела первые месяцы супружества, спины, рядом с которой ей предстояло досыпать остаток жизни, коснулась спины старого К., одетой в пропотевшую белую майку, и легонько толкнула. Из старого К. сквозь сон вырвалось бормотание:

— Чччтотаммм тихотихо…

Чувствуя, что я на свет появлюсь быстрее, чем муж успеет проснуться, она, решив быть самостоятельной до конца, встала и направилась к гардеробу, но я безумно завертелся внутри и вызывал цепную реакцию. Пути назад не было, сделалось критически тесно и надо было любой ценой немедленно выходить, несмотря на боль, несмотря на схватки, как-нибудь эту головку да пропихнуть. После второго шага мать опустилась на пол и процедила сквозь боль:

— Рожаю!

Пытаясь найти ускользнувший от него конец сна, старый К. пробормотал:

— Да, да, постарайся заснуть.

И только тогда, впервые почувствовав, что имеет на то полное право, мать моя повысила голос на старого К., крикнув так пронзительно, что аж меня на мгновение оглушило, и я как бы отпрянул в маточном объятии, хоть инстинкт подсказывал мне, что трудно будет отыграть назад эти ценные сантиметры; она крикнула так, что через пять минут они уже были на пути в больницу. Ну конечно пешком, старый К. счел, что больница слишком близко, чтобы вызывать такси; он помогал матери идти, говоря, что прогулка ей поможет, у нее уже не было сил протестовать, она прикусила губы до крови и шла, каждые сто метров приседая и выслушивая от него:

— Только ради Бога, не надо вот этого всего. Мы уже почти на месте. Кто в такое время поедет?

Они обязаны были дойти. Я уже практически свисал у нее между ног, уже можно было меня погладить по темечку; старый К. не успел вернуться домой, а нам уже перерезали пуповину. Я почувствовал, как собственная мать предала меня миру, и ничего в том не было для меня радостного, что она предала меня… миру, в котором первым лицом, безгранично раздраженным моим отсутствием, был старый К.

Потом